Лев Кобылинский - Стихотворения

Рыцарь, страшны мне рассказы
про зверей и великанов,
страшны мне святые гимны,
что поют самосожженье.

Рыцарь, Рыцарь, будь мне братом!
опусти свой щит тяжелый,
подними свое забрало
и сойди с коня на землю!

Рыцарь, я не королева,
не волшебница, не фея!
Видишь, выплаканы очи
и безжизненны ланиты!

Знаешь, вещий сон мне снился,
(я была почти ребенком),
говорят, что сны от Бога,
был то сон, была то правда?

Как-то я порой вечерней
под окном одна грустила,
вдруг в окне предстал мне Рыцарь,
чудный рыцарь, Рыцарь Белый.

Трижды он позвал: «Мария!»
и исчез, а я не знала,
то мое ль он назвал имя,
или Деву Пресвятую!

Мне одежду лобызая,
он исчез во мраке ночи.
только там на дальнем небе
сорвалась звезда большая!

И во мне звучит немолчно
с этих пор призыв «Мария!»
Говорят, что сны от Бога,
был то сон, была то правда?

Я с тех пор, как неживая,
я не плачу пред Мадонной;
на Ее груди Младенец,
я же вовсе одинока.

Будь мне братом, милый Рыцарь!
О, сойди ко мне на землю,
чтоб остаток дней могла я
на груди твоей проплакать.

Под строгим куполом, обнявшись, облака
легли задумчивой, готическою аркой,
как красный взгляд лампад, застенчиво-неяркий
дрожит вечерний луч, лиясь издалека.

Тогда в священные вступаю я века;
как мрамор строгих плит, кропя слезою жаркой
страницы белые, я плачу над Петраркой,
и в целом мире мне лишь ты одна близка!

Как гордо высятся божественные строки,
где буква каждая безгрешна и стройна.
Проносятся в душе блаженно-одинокой

два белых Ангела: Любовь и Тишина;
и милый образ твой, и близкий и далекий;
мне улыбается с узорного окна.

Но жизни шум, как режущий свисток,
как в улье гул жужжаний перекрестный,
бессмысленный, глухой, разноголосный
смывает все, уносит, как поток.

Раздроблены ступени строгих строк,
и вновь кругом воздвигнут мир несносный
громадою незыблемой и косной,
уныло-скуп, бессмысленно-жесток.

Разорваны видений вереницы,
вот закачался и распался храм;
но сердцу верится, что где-то там,

где спят веков священные гробницы,
еще плывет и тает фимиам,
и шелестят безгрешные страницы.

Как цепкий плющ церковную ограду,
моя душа, обвив мечту свою,
не отдает ее небытию,
хоть рвется тщетно превозмочь преграду.

Нельзя продлить небесную отраду,
прильнуть насильно к райскому ручью…
мятежный дух я смерти предаю,
вторгаясь в Рай, я стану ближе к Аду!

Вот из-под ног уходит мрамор плит,
и за колонной рушится колонна,
и свод разъят… Лишь образ Твой, Мадонна,

немеркнущим сиянием залит,
лишь перед Ним сквозь мрак и клубы дыма
Любовь и Смерть горят неугасимо!

Вчера в тени собора Santa Croce
мне некий муж торжественно предстал.
но в мир иной его глядели очи,

туда, где сумрак строгий сочетал
в один узор все арки и колонны,
и про себя молитву он шептал.

«Что ищешь здесь! — спросил я изумленный,—
что в наш собор дух скорбный привело!» —
к пришельцу взор склоняя благосклонный.

А он молчал, как прежде, но чело
и очи были к куполу подъяты.
в нем странно все страшило и влекло,

и свой вопрос я повторил трикраты,
и скорбный взор он тихо опустил,
и трепетом мы были все объяты,

и волосы мне ветр пошевелил.
Казалось мне, на нем горит порфира,
но он с улыбкой вдруг проговорил:

«Брат, я устал и ныне жажду мира!»

Заветы попраны, нарушены законы, забыты все тропы,
и каждый миг острей Твоей святой короны терновые шипы.

Мы все у ног Твоих, как жадные солдаты, добычу рвем, рыча:
Твой Крест качается, и над Тобой, Распятый, ни одного луча.

Мы испытующе глядим в немые очи живому мертвецу.
нас не повергнет ниц в безмолвьи вечной ночи твой страшный вопль к Отцу.

Как рог заблудших псов зовет во мраке леса, и нас зовет труба,
вот стены дрогнули, разодрана завеса, вскрываются гроба.