Рюрик Ивнев: Часы и голоса

Что может быть чудесней слова «мать»?
О, сколько губ, трепещущих и нежных,
Не уставали матерям шептать
О самых первых чувствах белоснежных!

О, сколько слез горячих, как огонь,
Жгли щеки детские и днем и ночью!
Слез не собрать теперь в одну ладонь
И не увидеть никогда воочью.

Любимая, не уходи… Постой!
Ты для меня всегда была святыней,
И на пути, завещенном тобой,
Как в раннем детстве, я стою поныне.

Вот почему я этот мир люблю,
Овеянный воспоминаньем детства.
Вот почему я подошел к Кремлю
В семнадцатом году с открытым сердцем,
Как подходил я к матери младенцем.

Курьерский поезд опоздать не мог,
Он несся вместе с запахом полыни
И за собою по степи волок
Полотнища небес прозрачно-синих.
А на ветру твой шелковый платок
Ласкал меня пушистой бахромою.
О большем счастье я мечтать не мог —
Я был с тобою, ты была со мною.
Курьерский поезд опоздать не мог.

Года прошли, но поезд не приходит.
Шестой десяток лет уж на исходе,
А поезд мчится призрачным волчком
С ветрами, с пылью, с запахом полыни
И с материнским шелковым платком,
Неведомою силою влеком.

Дрожит окно. Тебя на свете нет.
Стал стариком когда-то нежный отрок.
А поезд мчится в грохоте планет
По расписанью или недосмотру?
Вновь снежные хребты календарей
Мелькнут в глазах, как прежде это было.
В вагоне том же, в той же тишине,
Прижмется отрок к матери своей,
Святую радость рассказать не в силах,
И это чувство передастся мне,
Оно проникнуть может и в могилу.

Курьерский поезд опоздать не мог,
Он не пришел, и все ж — не опоздал он.
Не потому ль, что не было вокзала,
К которому он мог прийти бы в срок.
В окне еще сверкает твой платок,
Как молодости вечное начало.
Курьерский поезд опоздать не мог.

Ледяное поле. Я иду один
Средь полярной ночи и полярных льдин.
И звезда, что в раннем детстве снилась мне,
Не горела больше в черной вышине.

Нет, ее не сняли сказочным копьем —
В этом мире вовсе не было ее.

Ледяное поле. Я иду один
Средь полярной ночи и полярных льдин,
Только ты, родная, в горечи земной
Рядом, как живая, день и ночь со мной.

Явись ко мне сквозь тысячи миров,
Сквозь вихри звезд и лунные покровы,
Сквозь гущу огнедышащих костров,
Сквозь тьму веков и плит многопудовых.

Явись ко мне, бредущему без крова,
Сквозь пустыри обледенелых строф,
Средь горьких снов, что создал Саваоф,
Явись во имя самого святого.

Я жду тебя в душевном озаренье,
Как первый взлет младенческой весны,
Как музыку, как счастье, как спасенье,
Как весточку неведомой страны.

И все печали, боли, наважденья
Твоей улыбкой будут сметены.

Минутами, когда болит душа
При виде утонченного насилья,
На помощь мне услужливо спешат
Такие мысли, расправляя крылья:

«Смерть — лучший друг, корить ее не смей!
Встречай ее хлеб-солью на пороге».
Но эти мысли, как шипящих змей,
Я отгоняю от себя в тревоге.

Нет, жизнь светлей в ночи горящих звезд,
Нет, жизнь сильней надеждою волшебной.
Я снова перекидываю мост
От мук душевных к радости целебной.

Каждый носит в себе и спасенье и гибель.
Только знать бы, какие нажать рычажки,
Чтоб не биться, подобно трепещущей рыбе,
В заколдованном неводе горькой тоски,
Чтоб не жечь свое сердце напрасным томленьем,
Чтоб в душе не растить ненасытное зло,
Чтоб напрасно не мучить себя сожаленьем
И забыть упоенье того, что прошло,
Чтоб идти, не сбиваясь, по верной дороге,
Чтоб отдать свои чувства и мысли другим,
Чтоб чужая тоска и чужие тревоги
Стали собственным, кровным волненьем твоим.

Листьев вечереющих прохлада,
Облака проходят не спеша.
Сколько тысяч лет прожить мне надо,
Чтобы успокоилась душа?

Кажется, что все от жизни взято,
Что умолк твой юношеский пир,
Но лишь вспыхнут отблески заката —
И другой перед тобою мир.