Владимир Луговской: Стихи

туго,

как восточный бубен, Неслось

к порогу дома,

где она служила. Тогда она

меня

так яростно любила, Твердила,

что мы ветром будем,

морем будем. Ведь было так,

что злое море

в берег било. Тогда на склонах

остролистник рос

колючий, И целый месяц

дождь метался

по гудрону. Тогда

под каждой

с моря налетевшей

тучей Нас с этой женщиной

сводил

нежданный случай И был подобен свету,

песне, звону. Ведь на откосах

остролистник рос

колючий. Бедны мы были,

молоды,

я понимаю. Питались

жесткими, как щепка,

пирожками. И если б

я сказал тогда,

что умираю, Она

до ада бы дошла,

дошла до рая, Чтоб душу друга

вырвать

жадными руками. Бедны мы были,

молоды

я понимаю! Но власть

над ближними

ее так грозно съела. Как подлый рак

живую ткань

съедает. Все,

что в ее душе

рвалось, металось, пело,Все перешло

в красивое тугое

тело. И даже

бешеная прядь ее,

со школьных лет

седая, От парикмахерских

прикрас

позолотела. Та женщина

живет

с каким-то жадным горем. Ей нужно

брать

все вещи,

что судьба дарует, Все принижать,

рвать

и цветок, и корень И ненавидеть

мир

за то, что он просторен. Но в мире

больше с ней

мы страстью

не поспорим. Той женщине

не быть

ни ветром

и ни морем. Ведь та,

которую я знал,

не существует. 6 марта 1956 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

ПЕРВЫЙ СНЕГ Вот и выпал первый снег, первый снег, Он покрыл долины рек первый снег. А река течёт черна, первый снег, Вся жива ещё до дна, первый снег. Вся любовь моя черна, первый снег, Вся жива ещё до дна, первый снег. Льдом покроется она, первый снег, Но на свете есть весна, первый снег! Я приветствую тебя, первый снег, Не жалея, не скорбя, первый снег. Хоть невесело идти, первый снег, На седом твоём пути, первый снег. 1938 Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва: "Русский язык", 1981.

АЛАЙСКИЙ РЫНОК Три дня сижу я на Алайском рынке, На каменной приступочке у двери В какую-то холодную артель. Мне, собственно, здесь ничего не нужно, Мне это место так же ненавистно, Как всякое другое место в мире, И даже есть хорошая приятность От голосов и выкриков базарных, От беготни и толкотни унылой... Здесь столько горя, что оно ничтожно, Здесь столько масла, что оно всесильно. Молочнолицый, толстобрюхий мальчик Спокойно умирает на виду. Идут верблюды с тощими горбами, Стрекочут белорусские еврейки, Узбеки разговаривают тихо. О, сонный разворот ташкентских дней!.. Эвакуация, поляки в желтых бутсах, Ночной приезд военных академий, Трагические сводки по утрам, Плеск арыков и тополиный лепет, Тепло, тепло, усталое тепло...

Я пьян с утра, а может быть, 1000 и раньше... Пошли дожди, и очень равнодушно Сырая глина со стены сползает. Во мне, как танцовщица, пляшет злоба, То ручкою взмахнет, то дрыгнет ножкой, То улыбнется темному портрету В широких дырах удивленных ртов. В балетной юбочке она светло порхает, А скрипочки под палочкой поют. Какое счастье на Алайском рынке! Сидишь, сидишь и смотришь ненасытно На горемычные пустые лица С тяжелой ненавистью и тревогой, На сумочки московских маникюрш. Отребье это всем теперь известно, Но с первозданной юной, свежей силой Оно входило в сердце, как истома. Подайте, ради бога. Я сижу На маленьких ступеньках. Понемногу Рождается холодный, хищный привкус Циничной этой дребедени.

Я, Как флюгерок, вращаюсь. Я канючу. Я радуюсь, печалюсь, возвращаюсь К старинным темам лжи и подхалимства И поднимаюсь, как орел тянь-шаньский, В большие области снегов и ледников, Откуда есть одно движенье вниз, На юг, на Индию, через Памир.

Вот я сижу, слюнявлю черный палец, Поигрываю пуговицей черной, Так, никчемушник, вроде отщепенца. А над Алтайским мартовским базаром Царит холодный золотой простор. Сижу на камне, мерно отгибаюсь. Холодное, пустое красноречье Во мне еще играет, как бывало. Тоскливый полдень.

Кубометры свеклы, Коричневые голые лодыжки И запах перца, сна и нечистот. Мне тоже спать бы, сон увидеть крепкий, Вторую жизнь и третью жизнь,- и после, Над шорохом морковок остроносых, Над непонятной круглой песней лука Сказать о том, что я хочу покоя,Лишь отдыха, лишь маленького счастья Сидеть, откинувшись, лишь нетерпенья Скорей покончить с этими рябыми Дневными спекулянтами.

А ночью Поднимутся ночные спекулянты, И так опять все сызнова пойдет,Прыщавый мир кустарного соседа Со всеми примусами, с поволокой Очей жены и пяточками деток, Которые играют тут, вот тут, На каменных ступеньках возле дома.