Павел Лукницкий - Памир без легенд (рассказы и повести)

Это--сельсоветчики из нескольких кишлаков. Остерегаясь басмачей, они соединились в отряд, чтобы вместе проскочить на заставу. Издали узнав Закирбая, они решили, что мы басмачи, но нас было меньше, и они рискнули подъехать к краю террасы. Тут они разглядели Юдина, меня и Зауэрмана и вот ради нас решились подъехать вплотную.

Один за другим ,все приветливо жали нам руки, расспрашивали нас и радовались, что мы живы. С Закирбаем и нашими спутниками--это бросилось мне в глаза -- разговаривали холодно, отрывисто, враждебно.

Мы совещались. На заставу сегодня они не едут: боятся.

-- Поедем в Ак-Босогу ночевать, -- сказали они и звали нас с собою. Юдин предложил им ехать с нами в зимовку. Они отказались. Один из них отвел меня в сторону и, коверкая русский язык, зашептал мне:

-- Закирбай собака! Все, который с тобой пришел,-- басмач, джуда, плохой басмач. С ним начивал будишь--твой голова его резал будит. Подем мист Ак-Босога спать. Басмач прихадыл--мой стрылят будит,--и он приоткрыл халат, надетый поверх пиджака: из кармаиа торчал маленький браунинг.

-- А всего у вас оружия много? -- спросил я.

-- Иок. Совсем кичик,--мало. Мало-мало. Рыволва адын, три русски мултук.

Ехать с ними в Ак-Босогу казалось мне естественным. Переночуем с ними--с ними спокойней, а завтра на рассвете вместе двинемся на заставу. Может быть, к утру и отряд подоспеет.

-- Ну, садитесь!.. Едем!--кричит мне уже с лошади Юдин.

-- В Ак-Босогу?

-- Нет... в зимовку.

-- Почему в зимовку? Все, что ли, туда решили?

-- Нет, только мы... Они--в Ак-Босогу... Ну, едем же... скоро стемнеет.

Я не понимаю Юдина. Я не согласен с ним. Глупо разделяться и не воспользоваться таким случаем! Вскакиваю на свою неоседланную лошадь, хочу объясниться с Юдиным, но он уже скачет с Закирбаем я прочими.

Сельсоветчики топчутся на лошадях.

Зауэрман подъезжает ко мне и взволнованно говорит:

-- Я не поеду в зимовку. Ехать туда--безумие. Я с этими в Ак-Босогу.

Надо решать мгновенно. Я злюсь на Юдина, однако не без причин же он делает такой выбор. А!.. Поеду. Не разлучаться же с ним напоследок! Будь что будет, но вместе... Протягиваю руку Зауэрману.

-- А я все-таки в зимовку... Нехорошо разделяться.

Прощаюсь с ним и с сельсоветчиками, галопом--вдогонку Юдину. Один из сельсоветчиков догоняет меня и еще раз уговаривает ехать с ними. На вопрос о том, почему они сами не хотят переночевать в зимовке, отвечает:

-- Плохой мист... Джуда плохой адамляр... Кишлак ночь басмач приходил, твой резал будит...

Понимаю: "Плохое место, очень плохие люди"... Дескать, ночью нас резать будут!

Догнав Юдина, обрушиваюсь на него вопросами, и он урезонивает меня:

-- Как вы не понимаете? У нас же это единственный выбор. Они же ненавидят друг друга. Конечно, нам лучше ехать с сельсоветчиками. Но у Закирбая сейчас вся ставка на то, что спасает нас именно он. Если бы мы от него уехали--ему терять нечего. Вышло бы, что не он нас вызволил, а сельсоветчики. Он опять бы собрал басмачей и напал на нас ночью в Ак-Босоге. Он же видел, что у тех всего три ружья. Или завтра устроил бы засаду. Словом, нас бы он отсюда живыми не выпустил. Он играет на нашем спасении, боится своих, было бы глупо выбить почву из-под его ног. Нос утереть ему мы всегда успеем, только бы выбраться. А кроме того... Если бы нам пришлось бежать... Из Ак-Босоги, сами знаете, -- через этот снежный хребет не убежишь... А отсюда до заставы можно в один день добраться... И если б случилось что, все равно сельсоветчики нас не спасли бы--с тремя-то их ружьями...

Закирбай подъезжает вплотную, мы умолкаем. Правильна ли логика Юдина? Пожалуй, да. Впрочем, есть поговорка: "Если б знал, где упал, так соломки бы подостлал". Мне надоело тревожиться.

Едем. Небо пылает. Лошади фыркают и сопят.

Глава десятая

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ В ПЛЕНУ

1

Сложенный из самана двор. Простая конюшня. Заводим туда лошадей. Мазанка. Дверь на замке. Обычная ниша--каменная веранда. Глиняный пол. Очаг у боковой стенки. В таких лачугах киргизы проводят зиму, держа при себе весь скот. Потому и называются эти лачуги "зимовками". Весной, переходя на кочевье, они оставляют их пустыми. И сейчас здесь голо и пусто. Над зимовкой, по склону горы, вьется тонкий ручей. Впереди--широкая лощина урочища Кичик-Каракол. Налево, направо и назад--высокие и крутые вершины. Ориентируюсь и соображают за северной вершиной, километров... ну, пять отсюда, должно быть ущелье Куртагата,--то самое, в котором главные силы банды. Это плохо. Если кто-нибудь из банды случайно поднимется на вершину горы, мы будем замечены. Оба, Закирбай и Тахтарбай, нет-нет да и взглянут на эту вершину. Впрочем, сейчас закат, и оба они, повернувшись лицом к закату, истово молятся. Молятся очень усердно -- видно, от аллаха им многое нужно. На маленькой киргизской лошаденке мелкой рысцою к нам приближается Зауэрман. Подъезжает. Он вовсе изнервничался. Лицо отчаянное, губы дрожат.