Павел Лукницкий - Памир без легенд (рассказы и повести)

-- Подсаживайтесь к старику... Какому-нибудь...Так вернее!

Старики кажутся спокойнее, они одни не потеряли рассудка. Но меня не берут. Отмахиваются камчами. Увертываясь от ударов, мечусь от одного к другому. Наконец один указывает на меня молодому. Этот сдерживает коня, вынимает левую ногу из стремени. Отклоняется вправо. Ставлю ногу в его стремя, хватаюсь за него, садясь на круп коня, охватываю бока басмача ладонями. И сразу--галоп, и мы с площадки, мимо толпы, мчимся в узкую щель над обрывом. Конь скользит, спотыкается: кажется, сейчас сорвемся... Пробрались... Кусты. Группа горланящих. Басмач, осадив коня, сталкивает меня. Кричит, указывая мне на ноги. Понимаю. Он хочет отнять сапоги. Жестами пытаюсь отговорить. Орет, лицо исказилось, наскакивает конем, взмахивает ножом... другие подскочили, валят на землю, стаскивают сапоги. Басмач хватает добычу, озираясь, сует сапоги за пазуху, опрометью скачет назад. Встаю. В тонких носках и холщовых портянках больно. Меня выгоняют из щели к толпе.

Все это длилось, быть может, час... или два... Разве я знаю?

В банде -- смятение. Что-то случилось. Пешие ловят коней, всадники волокут остатки вещей, поспешно растекаются по щелям. Меня рванули, гонят перед собой; бегу босиком, некогда думать об острых камнях. По узкой размывине, по штопору каменного колодца, скользя, спотыкаясь, хватаясь за камни, поднимаюсь на террасу. Она зелена, травяниста, прорезана поперечными логами. Банда рассыпалась по балкам, по логам, по всем углам. Никто не кричит. Надоевший вой оборвался. Тишина. Меня держат за руки за углом скалы. Выжидательная, напряженная тишина. Что такое? Надо мной склон горы. Зеленый луг террасы обрывается над рекой. Отсюда реки не видно. С винтовками, с мултуками басмачи залегли на краю, над обрывом террасы. Ждут. Так же они ждали и нас. И опять то же самое. Вой и стрельба. Палят вниз, я не знаю в кого. Снизу отвечают. Кто там? Сердце совсем расходилось. Быть может, спасение?

Ожесточенные залпы. И разом -- тишина. На миг. За ней--удесятеренный вой. Басмачи срываются с мест, вскакивают на лошадей и потоками льются вниз. Они победили. Там тоже все кончено. А мы остаемся здесь-- с нами небольшая часть банды. Меня больше не держат. Я на краю лога. На другой стороне--группа всадников: старики. "Штаб". Закирбай и Юдин--на одной. лошади. Как мне пробраться туда? Пытаюсь объяснить:

"Хочу туда... к товарищу... можно?" Не пускают. Все же незаметно спускаюсь по склону. Не удерживают. Дошел до середины спуска. Рев и камни... Меня забрасывают камнями. Два-три сильных удара по руке, в грудь... Целятся в голову. Камни летят потоком. Еле-еле выбираюсь назад. Орут, угрожают!.. Басмач глядит на меня в упор. Взгляд жаден. Как намагниченный, медленно, вплотную подходит. Глядит не в глаза, ниже--в рот... Тянет руку ко рту. Мычит. Он увидел золотой зуб. Медлит, разглядывая, и я замыкаю рот. Резко хватает меня за подбородок, вырываюсь; он--сильнее, сует грязный палец (отвратительный кислый вкус) в рот, нажимает. Вырываюсь. Меня удерживают другие, им тоже хочется получить золото. Претендентов много. Они дерутся за право вырвать мой зуб. "Яман, яман",--жестами, словами хочу объяснить, что зуб вовсе не золотой, просто "покрашен золотом"... Как объяснить? Дерутся и лезут. Подходит старик, тот, развязавший руки, отгоняет их... Зуб цел.

"Штаб" переезжает на эту сторону, чтобы отсюда по щели спуститься вниз.

Мы на дергающихся крупах, вместе наконец--Юдин, я, Осман. Банда увлекает нас вниз. Вниз, к реке, через реку, по левому борту ложа; вверх, тут глубокое ущелье бокового притока: речка Куртагата. Над устьем ее, на ровной площадке, копошащаяся орда басмачей. Что они делают там? Мы, приближаясь, видим: там маленькая, отдельная, неподвижная группа. На краю площадки, над обрывом к реке. Пленные?.. Да. Их хотят расстрелять... Вот они встают в ряд. Мы вырвались на площадку, смешались. Внимание басмачей от пленных отвлечено... Это русские?.. Женщины, среди них женщины!.. Защемило сердце... Меня сбросили с лошади. В давке бесящихся, лягающихся лошадей я верчусь, увертываюсь от топчущихся копыт -- не задавили бы! Из толпы рвутся выстрелы в воздух. Вижу наш карабин: басмачи спорят, силясь исправить его. Смотрю на русских сквозь беснование толпы. Они неподвижны. Их неподвижность в этой свалке--поразительна. Словно они--изваяния. Словно они из красной меди--это от заходящего солнца. Они стоят рядом: три женщины, четверо мужчин. Женщины в высоких сапогах, в синих мужских галифе, в свитерах. Разметанные волосы, красные лица--красный свет заливает их мятущиеся глаза. Слева мужчина: высокий, очень сухощавый, узкое умное лицо, небритые щеки, пестрая тюбетейка, роговые очки... На руках он держит ребенка лет трех. Ребенок припал лицом к его плечу. Второй мужчина-- коренастый, плотный, широкоплечий,--такими бывают дюжие сибиряки. Белый тулуп накинут на плечи. По груди, на согнутую в локте руку, набегает кровь. Ранен в плечо. Третий-молодой парень в защитной гимнастерке, светловолосый, без шапки. Чуть позади -- узбек в полосатом халате, молитвенно сложил руки. Его лица я не помню. Все семеро молчат. Ни словом перекинуться мы не можем, да и что мы сказали бы друг другу? Их окружают, ведут мимо нас, и высокий говорит женщинам: "...Главное, не надо бояться... держитесь спокойнее... все будет хорошо, не надо бояться..." Их уводят по горной тропе вверх, откуда валится красный пожар заката. Что сделают с ними?