Светлана Бестужева-Лада: Невыносимая легкость бытия

А я, пожалуй, первый раз не знаю,
Какие строки выведет перо.
Спокойна, да.
Но, видишь, все равно
Пишу стихи. А, значит, понимаю,
Что все не так-то просто и легко,
Как представлялось нам совсем недавно.
И в рамки заурядного романа
Не входит, как ни странно, ничего.

А вспоминать Шекспира и Ростана —
Еще один пустой самообман.
Своей рукой писать придется драму,
Комедию, трагедию, роман.

Все уже написано давно,
Повторяться буду я невольно.
Только ведь не будет все равно:
В рифму больно, иль не в рифму больно.
Новая поэма иль сонет —
Все равно уже покоя нет.

Не обманывая друг друга,
Мы обманываем себя.
Далеко до седьмого круга,
Если первый пройти нельзя.

И тогда остается только
Гроздь рифм в пустоту ронять
Ведь в стихах утешенья столько
Что другого — не занимать.

Все чаще чувствую усталость,
О ней все реже говорю.
Моя судьба — песчинки малость
В созвездьи судеб. Но — горю.

Кому-то, может быть, звездою,
Кому-то, может быть, костром.
Давно стал крепостью мой дом,
А башню я все так же строю.

Все отрешенней, все мудрей,
Все выше, все непримиримей…
Как падать буду я красиво
На грудь холодную камней!

Не знаю, где ты, и не знаю, кто ты,
Но знаю, что мы встретиться должны.
Тебя мне предрекал тревожный шепот
Опавших листьев.
В сумерках весны
Мне чудится твой голос незнакомый,
Твои следы я на снегу ищу.
Когда луной сад летний околдован,
Я о тебе ночь напролет грущу.
Я верю в неизбежность нашей встречи…
Но кто приметы назовет твои?
А ты опять тоскуешь целый вечер
По чьей-то неразгаданной любви.

Все будет просто: ты войдешь,
В глаза посмотришь, скажешь: «Здравствуй.
Как ты жила? Как ты живешь?»
Все будет просто и прекрасно.

Мне было очень сложно — да,
Тогда, в те дни и слез и счастья
(Счастливых слез, не настоящих),
Мне было трудно и тогда,

Но как же трудно мне теперь.
Так ждать, уже почти не веря
В твои звонки, в шаги у двери,
В то, что тебе открою дверь.

Что будет просто все: войдешь,
В глаза посмотришь, скажешь: «Здравствуй!
Как жила? Как ты живешь?»
Так просто.
Но ведь так прекрасно.

Странно все это и сладко все это:
Воля чужая сломила мою
Волю — и сердце, насильно согретое,
Я против воли своей отдаю.
Странно ли, страшно ли, только невольно,
Гибель предвидя, навстречу иду…
Горько? Да. Больно? И как ещё больно…
Только так сладко — как будто в бреду.

Что мне достается и что остается?
Живая душа над болезнью смеется,
Болезнь над живою хохочет душой
И тянет в безверье её за собой.
Как мне достается за то, что поется,
За то, что мечтается и удается!
(За то, что давно уже не удалось
Когда-то досталось достаточно слез).
Что мне остается и с кем мне бороться?
И кто же — последним совсем — посмеется
Над шуткой со вздохом последним моим?..
Иль молча уйду в пантомиме, как мим?

Покой? Голубушка, откуда быть ему?
У времени прошедшего в плену
Ты настоящим жить не научилась.
Сама же отдалась — судьбе на милость —
И ждешь покоя? Глупо и напрасно.
Да неужели до сих пор не ясно,
Что твой покой — очередной мираж?
И сколько ты потом сама отдашь,
Чтобы вернуть сегодняшнее счастье —
Все будет бесполезно. Хоть Запястья
Опять вскрывай — ни капли не получишь.
Зачем же ты себя так страшно мучишь?
Играй кем хочешь, только не собой…
Откуда он возьмется, твой покой?

С таким восторгом — и в восторг такой!
Самозабвенья и самосожженья,
Самообмана, самоотрешенья
И — самолюбования. Самой
Порой смешно, порой немного грустно,
Но все-таки никто не виноват,
Что эту очувствленность (или чувство?)
Я возношу — За миг — до райских врат.

Добрый вечер! Он добрый со мной, этот вечер осенний.
Мне не надо ни писем, ни встреч, ни друзей, ни веселья.
Он со мной — этот вечер, и дождь, и стихов заклинаний.
Что же мне пожелать? Это вечер любых, невозможных желаний.
Что же мне попросить? Для тебя, для себя — я не знаю.
Лучше ты пожелай, я желанья твои угадаю
Пожелай мне покоя… Опять! Ты желал мне покоя,
Ты желал мне быть мудрой, веселой, любимой — не стоит
Все равно не смогу, все равно я другою не стану
Попытаюсь (пыталась уже!), но ведь скоро устану
От напрасных стремлений хоть в чем-то собой поступиться.
Добрый вечер! И с этим, и с этим пора примириться,
С тем, что эти слова я опять в никуда адресую,
Что года, как стихи, я дарю, раздаю, трачу всуе.
Мне не жаль их: ни их, ни себя, никого не жалею.
Но забыть не могу, не хочу и — наверно — не смею.