Простите, милый наш сосед, что я,
За вами следуя, свернула всё же
С тропы широкой белого стиха
На узкий поворот случайной рифмы.
И мой «небрежный карандаш» простите:
В «рабочем кабинете» нет чернил.
Не отольете ли вы нам той влаги? –
Но только не лилово-канцелярской,
Не красно-цензорской, и даже не
Голубоватой – для любовных писем –
Но черной, черной, как душа злодея,
Иль как печная сажа, иль как ночь
На юге, и надеяться не смея
Найти в ней кладезь рифм к Шелли смочь,
Я ею белые стихи замажу,
С которыми – ведь вот – никак не слажу!
22.VI.1935
«Ступит ли на островерхий скат она…»
А. Ахматовой
Ступит ли на островерхий скат она –
и, не оскорбив занозами,
зацветет кремень нечаянно-негаданно
фиалками и розами.
Тронет ли сновидица-загадчица
узкою рукой, кручинною –
лед арктический растопится, расплачется
слезой аквамаринною.
Взглянет ли – неслыханно, невиданно
и земля, и небо – заново,
сердца больше нет в груди, дотла сгорит оно
свечою воску рдяного.
Усмехнется ль, нехотя-то, молча-то,
рта надменной половинкою –
дорассветная звезда дрожит стекольчато
встающею льдинкою.
А споет от полуночных снов она
и от месяца щербатого —
что песня на земле у нас прикована
и названа: Ахматова.
8.XI.1935
«Где Вы теперь? Кто Вам кусает ушки?..»
Инне Кочетковой (Хо– Зайке)
Где Вы теперь? Кто Вам кусает ушки?
Куда ушел Ваш хозайчонок Зай?
Сменили Вы старковские Подлужки
На черноморский полу-Парагвай.
Конец любви. Обычная развязка.
Что письма Вам, все рифмы, клятвы все –
Когда иной прельститель, новый Васька
Вас соблазнил в затоне Туапсе.
17.XI.1935
«Средь переулков неувязки…»
Е.В. Шерв-ской
Средь переулков неувязки,
Пройдя за подворотней гать,
Куда как мило повстречать
Аленушку из доброй сказки.
Ловка, заботлива, щедра,
Она – что вечер – холит братца,
А он-то норовит убраться –
Что день – с сестрицына двора.
В лесу кузнечиком стрекочет
Весь день-деньской, да напролет.
А там – то леший обойдет,
А то – русалка защекочет.
Заголосит, попав в беду,
– Ау, Аленушка-сестрица,
Что мне покушать, как помыться?
Домой дороги не найду! —
Верна, как ниточка иголке,
Она дорожкою прямой
За ним – и мчит его домой,
Что духу есть, на сером волке.
А дома стол бисеровой
Уставит сластью: — Пей да кушай!
Вдругорядь знай – сестрицу слушай,
Не то простишься с головой. –
Блюдет хозяин-знахарь, чтоб
Засов собачка сторожила,
И кошечка мышей ловила,
И деткам худа не был о б.
Пошепчет, счастью не завистник,
Над ними вещий заговор:
– Цвети, viola tricolor [9] фиалка трехцветная (лат.).
,
Будь сам-четверт вовек трилистник. –
Так вот, Аленушка, мой свет,
Плутая на зайчиных стежках,
Вы и к моей на курьих ножках
Избушке протопчите след,
И заходите спозаранку,
И погостите допоздна.
Яга не страшная, она
Перевернется на изнанку
И подобреет. Скажет в бровь
Медведю: – Миш, не будь растяпой,
Погладь-ка плюшевою лапой
Их на совет да на любовь. —
Сову-заботу сгонит: – брысь! –
Велит Аленушке: – не бойся,
Судьбиной-счастьицем умойся,
Таланом-долею утрись. –
Ох, примете ли Вы без спора
Поля исчерканных страниц,
Догадки сущих небылиц
Или домашнего фольклора?
1.II.1936
А. Ахм-ой
За то, что – вот качнется в клетке комнат,
Прильнет к решетке стен –
И кажется, стоит наш утлый дом над
Прибоем гулких пен.
За то, что вся прозрачность, вся бездонность,
Вся небосклона синь –
В ней, через всю неверность, всю влюбленность
Волны, приливной вхлынь.
За то, что в ней безжалостность и нежность
В алмазной призме, и
Слились в нечеловеческую смежность
Голубки и змеи,
За то вот, что над ней, восстав из рани
Времен, прошла гроза,
Не ослепив, смертельно не изранив
Прозрачные глаза.
За то, что вновь – и непрестанно внове –
При взлете этих рук
Заслышим мы в своем биеньи крови
Иного сердца стук.
И новым сердцем, вещим и смиренным,
Поймем, что с нами – та,
Кем пленены, нерасторжимым пленом,
И песнь, и красота.
Читать дальше