Вера Меркурьева - Тщета - Собрание стихотворений

Но я – далекая, я – чужеокая,
Меня ль, свободную, у снов отнять?
Истлею выбитой, иссохну выпитой,
Но не зажгусь огнем я от огня.
И не сдаюся я,
И вот – клянуся я:
Не будет Бога мне разве меня.

А сердце трогает – немое, строгое –
Такая милая, своя рука.
Светясь хрусталинкой, смеясь проталинкой,
Простая песенка совсем близка.
И поднимаюсь я,
И улыбаюсь я,
И поступь тяжкая моя – легка.

Так это жуткое – встряхнулось шуткою,
Дождем просыпалось веселых брызг.
И это дикое – тому уликою,
Что в шалых зайчиках огнистый диск.
И забавляюсь я,
И удивляюсь я,
Что мышки маленькой мне внятен писк.

Не тайны масками — ребенка глазками
В меня глядит моя — во мне — тюрьма,
Душой подснежника — душа мятежника,
Душа невольника из-под ярма.
И забываюсь я,
И открываюсь я,
И эта ласковая – я сама.

Как я люблю мои, как я ловлю мои
Ночные отплески от блеска дня,
Мои бессонные крыла червленые –
Полнеба ими мне дано обнять.
И отражаюсь я,
И повторяюсь я,
И нет мне Господа разве меня.

Пришла к нему неловкою и робкой,
Незнающей, непомнящей, во сне –
Замкнутою, завязанной коробкой,
Хранившей только нет и только не.

Ключ повернул на оба оборота,
Разрезал свив сращенного узла –
И редкости, и ценности без счета
Он бросил мне, без меры и числа.

Еще одна сверкающая россыпь,
Еще легенда звучная о нем –
И возойдут дымящиеся росы
Плеядами, невидимыми днем.

И Золушка царевною наследной,
Покорствуя судьбе, пойдет к венцу –
Но как легко коробке было бедной,
Как тяжело богатому ларцу.

К последнему унижению
Повелено мне идти,
К назначенному свершению
Начертанного пути.

Безгневная и безгласная,
Явлю на дневном свету
Прекрасному – безобразное,
Имущему – нищету.

Ни страха, ни колебания,
Ни жалости нет во мне –
Последнего замирания
В бесчувственном полусне.

Вошла – и вышла оправдана.
О, чем же, чем искупить?
Зачем же чаша отрав дана,
Когда ее не допить?

Пускай дробится, расколота,
Души моей чешуя.
Но милующего молота
Не вынесу – даже я.

Жжет Нессово одеяние –
На язвах покров невест.
Последнего послушания
Раздавливающий крест.

Бросают то в жар, то в озноб
Налеты весеннего ветра.
Ах, в них ли не чуять мне стоп
Старинного, точного метра.

А в белых спиралях берез
Узнать не хитро и не мудро
Оснеженных кольца волос
Игры или времени пудрой.

Приходит он душу губить,
Былого соблазнами полнить,
И дразнит: попробуй забыть,
И шепчет: не пробуй припомнить.

А я полу-бред, полу-сон
Улыбкой тоски провожаю,
А я полу-смех, полу-стон
В изысканный стих наряжаю –

Как будто касаюся, меж
Дыханий прерывистых ветра,
Скользящего края одежд
Всегда уходящего мэтра.

Кто нам солгал, что кроток он и мирен,
Что благосклонен к розам на земле? –
Горящий угль в кадильницах кумирен,
Слепящий огнь на жертвенном столе,

Он у себя, в прозрачности – эфирен,
У нас он – лавы слиток, ток в золе.
Его вела не сладостная Сирин,
В затона отраженная стекле,

Не Алконост, рыдающая с нами,
Не Гамаюн, вещающая мне –
Но песнь его смолою мирры крепла,

Но путь его над бездной шел веками,
Но Феникс, умирающий в огне,
Его учил — как воскресать из пепла.

Могу ли я? о, если я спросила
Себя – могу ли? значит, не могу.
Но движет мной меня сильнее сила –

Ее веленьям я ли небрегу?
И песнь идет, и песне предстоящей
Я радуюсь, как верному врагу.

И вот – тропой, уклонно нисходящей,
Невиданное близится лицо.
Завесою прозрачности скользящей