Виктор Боков - Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения

А «философ» не смущен.
Он цитирует цитаты.
Он и в ту и в ту влюблен
Вот раздул какие штаты!

Он пускает тонкий дым,
Философствует, пророчит.
И девчонкам молодым
Гордо голову морочит!

Убрали клубнику на поле колхозном.
И по полю ползают частные лица.
Как люди привыкли чужим поживиться,
Хотя бы клубникой на поле колхозном.

И я захожу в борозду, нагибаюсь,
Срываю последнюю ягодку лета
И в рот отправляю, спасибо за это,
Еще одна ягодка — я нагибаюсь!

Но вот неприятность: является сторож,
Он очень серьезный, и с ним не поспоришь,
Свисток милицейский он в губы вставляет,
Свистит и пугаться меня заставляет.

Кричит: — Гражданин! Прекратите хищенье! —
А я говорю: — У меня разрешенье.
— А кто вы такой? — Собиратель фольклора.—
В глазах старика чуть поменьше укора.

— А справка с печатью? — С печатью, а как же! —
Он чешет лениво в затылке: — А так же! —
И сам уже действует как заговорщик:
— Туда вон иди, уважаемый сборщик,

Там ягода крупная, сорт «загорянка»,
Она среди всей мелкоты как дворянка.—
И я улыбаюсь приветливо-мило,
Твержу про себя, что печать — это сила!

Дикая яблоня, нет для тебя привилегий.
Рядом не вишня, не груша, не дом, где живет садовод.
Не объясненье в любви, не звучание грустных элегий,
Лес, глухомань, бездорожье дремучих болот.

Кто ты? Антоновка? Белый налив? Боровинка?
Или анис, у которого яркий, румяный бочок?
Или еще неизвестная миру новинка?
— Я беспородная! Плод мой невкусный дичок!

— Хочешь, я корни твои обнажу и отрою,
Перевезу тебя, рядом с собой поселю?
Если зимою озябнешь — соломой укрою,
Если в жару будет душно — водою полью?

— Я не хочу покидать заповедного леса,
Заступ свой спрячь, а меня не тревожь и не тронь!
В обществе яблонь культурных мне нет интереса,
К лесу привыкла я, к дружному шелесту крон.

Не согласилась. Осталась. Растет беспризорно,
Розовым цветом весною вдруг примется цвесть.
— Зверям и птицам, — смеется она, — не зазорно
Дикие, мелкие, кислые яблоки есть!

За полчаса до первого луча
Природа дремлет тихо и доверчиво.
Но луч скользнул и разбудил грача,
Который свою речь готовил с вечера.

Петух как будто этого и ждал,
Вскочил на тонкий тын скорее скорого
И второпях вздохнул: — Я опоздал! —
И заорал, как воины Суворова.

Алела грудь бывалого бойца,
А перья отливали ярче радуги.
Вдруг кошка замяукала с крыльца,
И ровно в шесть часов проснулось радио.

Затем теленок вышел на лужок
И замычал, тоскуючи по вымени.
Затем взыграл пастушеский рожок
И всех коров села стал звать по имени.

А первый луч все шел, как старичок,
И тихо делал то, что полагается.
Кузнечику сказал: — Бери смычок,
Без музыки твоей мне не шагается!

Проснешься, а птицы поют —
Не очень умаяла ночь их.
Рабочие рано встают,
А птицы — они из рабочих!

Синичка взялась за гнездо,
А дятел давно конопатит.
И слышу я горестный вздох:
— Боюсь, матерьялу не хватит!

Друг-дятел, достанем пеньки,
Пройдем сквозь любые мытарства.
Стоят золотые деньки
Рабочего птичьего царства.

Кто вьет, кто клюет, кто летит,
А кто на лету признается:
— Такой у птенцов аппетит,
Подкармливать чем-то придется!

Откуда ты? Она мне не ответила,
Еще один цветок себе наметила,
Присела, прикоснулась хоботком
И полетела скромненько с медком.

Работай, дорогая! Труд оценится,
Теряет красоту, кто в жизни ленится,
Он жиром заплывает, много спит,
И у него все что-нибудь болит.

Я грабли взял и стал грести старательно,
И так мне сразу стало замечательно,
Что я запел подобно той пчеле
И стал как первый парень на селе.

Пел терпеливо мускул мой натруженный,
А день гудел как колокол разбуженный,
Так спорилась работа у косцов,
Что я ушел косить в конце концов!

— О горы! — молятся грузины.
Мы не грузины — русаки.
Нам царь и бог — поля, равнины
И медленность степной реки.