Алексей Евтушенко: Третья Твердь

Изменит обветшалый стиль

Его больной души.

Задуматься поэту не дадут,

Хотя дадут ему опохмелиться

Любимые, излюбленные лица —

Портвейн и пиво вовремя найдут.

А он уже льет водку мимо нас —

Эй, кто там рядом, отыми бутылку!

Поскольку водка долбит по затылку,

Постольку мы торжественно и пылко

Венгерского потребуем сейчас!

Потребуйте. Поэту наплевать

На шум волны. На радость и на горе.

Он с дьяволом и даже с Богом в ссоре,

Но и они простят его опять.

И лишь любовь его погубит вскоре.

За то, что в Бога я не верю,

Но брежу с именем его

Не отопрет мне Петр двери

И не простит мне ничего.

Он ключ в хламиду глубже спрячет,

Покажет спину и, – Долой!

Туда, где ждет котел горячий

В пещере жуткой. Нежилой.

Но и сюда меня не пустят.

– Досадно! – гаркнет сатана.

Душа, ты видишь, эта пустошь

Лишь тишью до краев полна.

Лишь вереск тут растет печальный.

Пологий, длинный, скучный дол…

Душа, ты видишь, нас встречают,

Сажают за дощатый стол.

Прольется разговор неспешный —

Как там поэзия, страна?

А я, и после смерти – грешный,

Налью себе стакан вина.

Пойму всю правоту природы.

Пойму за что нас всех сюда.

Сырые, серые погоды.

И холода. И холода.

Вот нежаркое солнце нагрело песок,

И нога утопает в сыпучем тепле.

Город лето отпел, и легли на восток

Темно-синие тени его тополей.

А на ужин – жаркое, и кофе с утра,

Правда, с платой за преданность трудно теперь.

Как щенки, возле дома резвятся ветра,

Удивленными мордами тычутся в дверь.

Выбираю тебя. Выбираю одну…

О, соблазн – прошагать вдоль прозрачной реки

И следить как идут, будто камни ко дну

То осколки любви, то остатки тоски!

Но на долю детей не осталось воды,

Отфильтрованной честно травой и песком.

Приготовьте огонь – далеко ль до беды? —

Тополиные тени легли на восток.

Ночь близка, ночь придет, и холодный закат

Бросит отблеск прощальный на чье-то окно…

Я во многом на этой земле виноват,

Но немногим прощенье ее суждено.

Рождаются мальчики – будет война.

С похмелья, с плеча боевым арбалетом

В крестьянские двери зимою и летом

Стучаться и требовать баб и вина —

Три четверти века жиреет она.

А силы уходят, как дети из жизни,

Собаки дичают в сожженных полях,

Мужчины присягу дают второпях.

Плохая примета в любимой Отчизне:

Идешь по дороге – навстречу монах.

Рождается девочка – маленький крик,

Большая забота, живое созданье.

Все небо в приданое крохотной Жанне,

Дубрава, дорога и чистый родник.

Солдат на колени упал и приник.

В преданиях детства высокие травы,

Горячие сосны и лакомый мед.

От родины всякий на бедность берет,

И Франции нужен не подвиг кровавый —

Любовь этой девочки – брови вразлет.

Семнадцать исполнится – замуж пора.

Отряды наемников грабят деревни,

Висят женихи на столбах и деревьях.

Сегодня невеста, но завтра – сестра.

"Мужайся", – и замертво пали ветра.

Шелковое знамя, новенькие латы,

Впереди – победы, за спиной – войска.

На полях сражений – мертвые солдаты,

Смелая улыбка: старая тоска.

И поныне длится бой под Орлеаном,

Стискивают пальцы рукоять меча.

С каждым новобранцем умирает Жанна,

С каждой новобрачной плачет по ночам.

Топает пехота копьями наружу,

Жмурится, потеет, кашляет, сопит.

Топает пехота в летний зной и стужу.

Намокает – сохнет, устает – не спит.

Но держать умеют головы герои,

На привалах уток убивают влет…

Из десятка юных после драки – трое,

Из десятка старых – трех недостает.

Кто-то за деревню, кто-то за свободу —

Всех благословила девичья рука.

Что там косолапый парень из народа, —

Сам Господь сражался во главе полка!

Тянется дорога, словно след кровавый,

На закате солнце, на исходе май.

Слева англичане и бургундцы справа,

Позади свобода, впереди дубрава…

Связанные руки. Разоренный край.

Жанна д'Арк, выходить! – Эхо каркнуло вдоль коридора

И свалилось в углу на охапку гнилого тряпья.

Если дева Мария с Христом о спасении спорят,

Где Ла Гиру* найти пару сотен опасных ребят?

Ах, какая весна! Под Руаном сады в нетерпенье,