Даже в этом блеске ясно-синем,
Когда мир весь, кажется, видать,
Мы ее и взглядом не окинем,
Нам ее и мыслью не объять.
Лишь любовь, что в сердце проникает,
Лишь любовь, что из него растет,
Воедино и соединяет
То, что в нас разорванно живет.
И себе, бродя по тротуарам,
Я твержу: люби, а не суди! –
О великом думая и малом
С тем же восхищением в груди!..
1989
Вавилонская башня
Упала башня Вавилона,
И прокатился над землей
Объединяющего стона
Уже разноязыкий вой.
И пыль всё тучею объяла,
И каждый к каждому взывал,
Но горло звуки искажало,
И слов никто не понимал.
Когда ж опять пробилось солнце,
То на все стороны земли,
Как от иссохшего колодца,
От башни люди побрели.
Они брели, таясь друг друга,
Пожитки жалкие влача;
Сходясь же вместе – от испуга
Невольно пятились, рыча.
Язык звериный стал им ближе,
Чем человеческая речь,
Которой в гордости бесстыжей
Они не думали беречь.
Но поколение сменялось
За поколеньем. Шли года.
Уже потомкам представлялась
Все поправимее беда.
И терпеливо постигали
Они чужие языки,
И снова башни воздвигали –
Бесчисленны и велики.
Но меж камней столпотворенья
Всходила прежняя трава.
И лишь иллюзию общенья
Давали мертвые слова.
И снова башни разрушались,
Народ вздымался на народ.
И снова в мире воцарялись
И страх, и гибель, и разброд.
И жив он – явно или тайно –
В нас древний Вавилон досель!
И не случайно, не случайно
Вскипает войн гражданских хмель!
И льются крови братской реки,
Пожар вздымается, багров!
И на земле уже вовеки
Не отыскать всеобщих слов.
Разрушено единство мира,
Распалась родственная связь.
Здесь каждый сам себе кумира
Творит, чужого убоясь.
К кому мы руки простираем,
Как дети малые впотьмах?
Ведь мы других не понимаем
И на родимых языках.
Да что – других! Когда мы ночью,
Край одеяла теребя,
Порою из последней мочи
Понять стараемся себя,
Мы постигаем в потрясенье,
Что нам невнятен наш язык!
И в немоту, как бы в спасенье,
Бросаемся, зажавши крик.
И пьем забвенье полной чашей,
Покуда тяжкий длится сон,
Пока для строек новых башен
Нас не разбудит Вавилон.
И мы, проснувшись на рассвете,
Сумеем вновь не замечать,
Что нет в нас слов себе ответить
И нету сил, чтобы молчать!..
1989
***
Куст герани на окне,
Пожелтевший от мороза,
Как поэзии во мне
Удивившаяся проза.
Я полью его водой,
Отстоявшейся в бутылке.
Вот слиянье мировой
Жизни в страстном поединке.
В гроздья сжатые цветы:
Тот увял, а рядом – свежий.
Из рассветной темноты
Луч зари невнятной брезжит.
Льется струйкою вода
Из бутылки наклоненной.
Верещит сковорода
Над плитою раскаленной.
Оторву сухой листок,
Ветвь увядшую сломаю.
Список дел в пятнадцать строк
Между делом набросаю.
Стужа мерзлое стекло
Сплошь цветами покрывает.
Как бы время ни текло,
Вечность все не убывает.
Вновь в бутыль налью воды,
Пусть до завтра отстоится.
Сяду у сковороды,
Чтоб картошкой подкрепиться.
Выйду из дому потом,
О герани позабывши.
Вьюга мокрым сквозняком,
Словно пес, в лицо задышит.
И застынет в тишине,
Снега лёт прервав стрекозий,
Как поэзия во мне,
Удивившаяся прозе.
1989
***
От солнечных ярких пятен
Стал сад предвесенний сыр
И беден, и необъятен,
Как весь этот Божий мир.
Как мир этот Божий, где мы,
Хотя и видны пока,
Не более, чем поэмы
Зачеркнутая строка.
Строка, вариант которой
Не плох был, а между тем
В поэме уже готовой
Иначе звучит совсем.
1990
На погосте
1
Мысль и тут лишь собой занята
И скрывает свой след осторожный
В зябкой дрожи сырого куста,
В глухомани травы придорожной.
Но и заступов лязг, и тщета
Скудной глины, и плач чей-то – все же
Слиты в ней, хоть она разлита
По пространству, как холод по коже.
Даже целой земли красота
Оправдать перед нею не может
Ни могилы, что сдавит плита,
Ни червя, что нам тело изгложет.
Лишь смола на распилах креста
Отвлекает ее и тревожит.
2
Жизнь бессмысленна, но не пуста:
Я наполнить сумел ее все же
Зябкой дрожью сырого куста,
Глухотою травы придорожной.
Я наполнить сумел ее всклень
Одиночеством зимнего стога,
Немотою пустых деревень,
Потерявших свой голос до срока.
Читать дальше