На Марсовом широковейном поле
Острее запах палого листа
И ветер мне – крупицей свежей соли
С горбатого, сурового моста.
О, город мой, как ты великолепен!
Здесь перебито будней колесо.
Заботы о ночлеге и о хлебе –
Горсть желудей и небо: вот и всё.
Так воробьи, в песке чуть влажном роясь,
Бездомными не чувствуют себя.
И кажется тогда мне: я покоюсь,
О, город мой, на сердце у тебя.
1931
«Так. Желтизна блестит в листве…»
Так. Желтизна блестит в листве.
В оцепененьи жгучей муки
Мечеть в постылой синеве
Простерла каменные руки.
И, преломляясь, никнет дым,
С дорожной смешиваясь пылью.
А я иду путем моим.
Уж август складывает крылья.
И, больше чем любой исход,
Острее ласкового слова,
Мена, такую, развлечет
Листок плюща с окна чужою.
1928
Лает радио на углу
И витрина освещена,
И по дымчатому стеклу
Рьяной струйкой бежит весна.
Демос – вымер, и город спит.
Не сказалось. Не вышло. Что ж.
Только ветер мне плащ и щит,
Только ветер и дождь, и дождь…
Старый дождь, мы с тобой вдвоем,
Дрогнет площадь и даль пуста.
Как любовники, мы пройдем
На зеленый глазок моста.
1928
I. «Среди берез зеленокудрых…»
Среди берез зеленокудрых
Собор, как чаша, вознесен:
Трезини был он начат мудро,
Ринальди славно завершен.
В обличьи стен – еще простое:
Петровский росчерк, прям и смел.
И колокольня высотою –
О, в тысячу парфянских стрел!
Но не об этом встанет песня
Костром в лирической игре:
Не о соборе, всех чудесней.
Не о Трезини и Петре…
Высок и прост мой символ веры:
Я сквозь листвы живую сеть,
Вон с той скамьи, на дом твой серый
Могу рассеянно смотреть.
II. «Никогда мне Тебя не найти…»
Никогда мне Тебя не найти,
Мне не встретить Тебя никогда –
Так запутаны в мире пути,
Так трудны и шумны города.
И, чтоб я отыскала Твой дом,
Как жемчужину в горста сестер,
Стал высоким моим маяком
Князь-Владимирский белый собор.
В сером доме, где, в шесть этажей,
Под лепною ромашкой бетон,
Я не знаю заветных дверей,
Не узнаю окна меж окон.
И ворота – двойной лепесток –
Раскрываются, тихо звеня…
Каждый тонкий, литой завиток
Мне дороже, чем юность моя.
Припадаю, в трамвае, к стеклу
Жаром сухо очерченных губ:
Ты живешь на чудесном углу,
Против дома, где жил Сологуб.
1930
«Город воздуха, город туманов…»
Город воздуха, город туманов,
Тонких шпилей, протяжных сирен, –
Никогда я бродить не устану
Вдоль гранитных приземистых стен.
Хороша, как походка красавиц
И как первая в жизни любовь,
Многих Нев многоводная завязь,
С синевою, как царская кровь.
Если дальше дышать не смогу я,
Как я знаю, что примете вы,
Полновесные, темные струи,
Венценосные воды Невы.
1931
«… И ты, между крыльев заката…»
… И ты, между крыльев заката,
Как луч в петербургской листве,
Проходишь под аркой Сената
К широкой, спокойной Неве.
Мой город… он – голос и тело,
Сквозь зданий облупленный мел.
Он голубем сизым и белым
На финские топи слетел;
Он вырос из грубого хора
Московской, тугой суеты –
Мой голос, мой голубь, мой город,
Родной и высокий, как ты.
1929
Чешуйчатые башни
На Охтенском мосту,
Где лед скользящей пашней
Развернут на версту.
Фонарь, ведро олифы –
Расплесканный уют…
В двух горенках – два скифа –
Привратники живут.
Они сметают мусор
В железные совки –
Окурки, шпильки, бусы
И драные кульки.
А в полдень – входят важно,
У ветра на счету,
В чешуйчатые башни
На Охтенском мосту.
1933
В гранитном, северном цветке
Осколок мрачного преданья –
На зыбком, медленном песке
Безумьем созданное зданье.
Оно у кованых перил
Коробкой смятою застыло. –
Не правда ль, Павел, ты любил
Свою кирпичную могилу?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу