Давид Самойлов - Стихотворения

И к слабой славе земной.

Не ведающий лукавства.

Доверчивый ко словам,

Плутал я — не заплутался,

Ломал себя — не сломал.

Тогда началась работа

Характера и ума,

Восторг, и пот, и ломота,

Бессонница, и луна.

И мука простого помола

Под тяжким, как жёрнов, пером,

И возле длинного мола —

Волны зелёной излом…

И солоно всё, и круто,

И грубо стало во мне.

И даже счастья минута.

И ночь. И звёзды в окне.

1962

Рукоположения в поэты

Мы не знали. И старик Державин

Нас не заметил, не благословил…

В эту пору мы держали

Оборону под деревней Лодвой.

На земле холодной и болотной

С пулемётом я лежал своим.

Это не для самооправданья:

Мы в тот день ходили на заданье

И потом в блиндаж залезли спать.

А старик Державин, думая о смерти,

Ночь не спал и бормотал: «Вот черти

Некому и лиру передать!»

А ему советовали: «Некому?

Лучше б передали лиру некоему

Малому способному. А эти,

Может, все убиты наповал!»

Но старик Державин воровато

Руки прятал в рукава халата,

Только лиру не передавал.

Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал.

Что-то молча про себя загадывал.

(Все занятье — по его годам!)

По ночам бродил в своей мурмолочке,

Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи!

Пусть пылится лучше. Не отдам!»

Был старик Державин льстец и скаред,

И в чинах, но разумом велик.

Знал, что лиры запросто не дарят.

Вот какой Державин был старик!

1962

Спотыкался на стыках,

Качался, дрожал.

Я, бывало, на нарах вагонных лежал.

Мне казалось — вагон не бежал, а стоял,

А земля на какой-то скрипучей оси

Поворачивалась мимо наших дверей,

А над ней поворачивался небосвод,

Солнце, звёзды, луна,

Дни, года, времена…

Мимо наших дверей пролетала война.

А потом налетали на нас «мессера».

Здесь не дом, а вагон,

Не сестра — медсестра,

И не братья, а — братцы,

Спасите меня!

И на волю огня не бросайте меня!

И спасали меня,

Не бросали меня.

И звенели — ладонь о ладонь — буфера,

И состав

Пересчитывал каждый сустав.

И скрипел и стонал

Деревянный вагон.

А в углу медсестра пришивала погон.

А в России уже начиналась весна.

По откосам бежали шальные ручьи.

И летели недели, года, времена,

Госпитальные койки, дороги, бои,

И тревоги мои, и победы мои!

1962

Стих небогатый, суховатый,

Как будто посох суковатый.

Но в путь, которым я иду,

Он мне годится — для опоры,

И на острастку пёсьей своры,

Для счёта ритма на ходу.

На нём сучки, а не узоры,

Не разукрашен — ну и что ж!

Он мне годится для опоры,

И для удара он хорош!

1962

Странно стариться.

Очень странно.

Недоступно то, что желанно.

Но зато бесплотное весомо —

Мысль, любовь и дальний отзвук грома.

Тяжелы, как медные монеты,

Слёзы, дождь. Не в тишине, а в звоне

Чьи-то судьбы сквозь меня продеты.

Тяжела ладонь на ладони.

Даже эта лёгкая ладошка

Ношей кажется мне непосильной.

Непосильной,

Даже для двужильной.

Суетной судьбы моей… Вот эта,

В синих детских жилках у запястья.

Легче крылышка, легче пряжи,

Эта лёгкая ладошка даже

Давит, давит, словно колокольня…

Раздавила руки, губы, сердце.

Маленькая, словно птичье тельце.

1962

Ещё я помню уличных гимнастов.

Шарманщиков, медведей и цыган

И помню развесёлый балаган

Петрушек голосистых и носатых.

У нас был двор квадратный. А над ним

Висело небо — в тучах или звёздах.

В сарае у матрасника на козлах

Вились пружины, как железный дым.

Ириски продавали нам с лотка.

И жизнь была приятна и сладка…

И в той Москве, которой нет почти

И от которой лишь осталось чувство,

Про бедность и величие искусства

Я узнавал, наверно, лет с пяти.

Я б вас позвал с собой в мой старый дом…

(Шарманщики, петрушка — что за чудо!)

Но как припомню долгий путь оттуда —

Не надо! Нет!.. Уж лучше не пойдём!..

1962

Их не ждут. Они приходят сами.

И рассаживаются без спроса.

Негодующими голосами

Задают неловкие вопросы.

И уходят в ночь, туман и сырость

Странные девчонки и мальчишки,

Кутаясь в дешёвые пальтишки,

Маменьками шитые на вырост.