Давид Самойлов - Стихотворения

в пучок мексиканки и кубинки, —

музыка, закрученная туго,

отливающая крылом вороньим, —

тупо-тупо подыгрывает туба

расхлябанным пунктирам контрабаса.

Это значит — можно всё, что можно,

это значит — очень осторожно

расплетается жёсткий и чёрный

конский волос, канифолью тёртый.

Это значит — в визге канифоли

приближающаяся поневоле,

обнимаемая против воли,

понукаемая еле-еле

в папиросном дыме, в алкоголе

жёлтом, выпученном и прозрачном,

движется она, припав к плечу чужому,

отчуждённо и ненапряженно,

осчастливленная высшим даром

и уже печальная навеки…

Музыка, закрученная тую,

отделяющая друг от друга.

1961

Вот опять спорхнуло лето

С золочёного шестка,

Роща белая раздета

До последнего листка.

Как раздаривались листья,

Чтоб порадовался глаз!

Как науке бескорыстья

Обучала осень нас!

Так закутайся потепле

Перед долгою зимой…

В чём-то всё же мы окрепли,

Стали твёрже, милый мой.

1961

Красиво падала листва,

Красиво плыли пароходы.

Стояли ясные погоды,

И праздничные торжества

Справлял сентябрь первоначальный,

Задумчивый, но не печальный.

И понял я, что в мире нет

Затёртых слов или явлений.

Их существо до самых недр

Взрывает потрясённый гений.

И ветер необыкновенней,

Когда он ветер, а не ветр.

Люблю обычные слова,

Как неизведанные страны.

Они понятны лишь сперва,

Потом значенья их туманны.

Их протирают, как стекло,

И в этом наше ремесло.

1961

Хочется мирного мира

И счастливого счастья,

Чтобы ничто не томило,

Чтобы грустилось не часто.

Хочется синего неба

И зелёного леса,

Хочется белого снега,

Яркого жёлтого лета.

Хочется, чтоб отвечало

Всё своему назначенью:

Чтоб начиналось с начала,

Вовремя шло к завершенью.

Хочется шуток и смеха

Где-нибудь в шумном скопище.

Хочется и успеха,

Но на хорошем поприще.

1961

Заходите, пожалуйста. Это

Стол поэта. Кушетка поэта.

Книжный шкаф. Умывальник. Кровать.

Это штора — окно прикрывать.

Вот любимое кресло. Покойный

Был ценителем жизни спокойной.

Это вот безымянный портрет.

Здесь поэту четырнадцать лет.

Почему-то он сделан брюнетом.

(Все учёные спорят об этом.)

Вот позднейший портрет — удалой.

Он писал тогда оду «Долой»

И был сослан за это в Калугу.

Вот сюртук его с рваной полой —

След дуэли. Пейзаж «Под скалой».

Вот начало «Послания к другу».

Вот письмо: «Припадаю к стопам…»

Вот ответ: «Разрешаю вернуться…»

Вот поэта любимое блюдце,

А вот это любимый стакан.

Завитушки и пробы пера.

Варианты поэмы «Ура!»

И гравюра: «Врученье медали».

Повидали? Отправимся дале.

Годы странствий. Венеция. Рим.

Дневники. Замечанья. Тетрадки.

Вот блестящий ответ на нападки

И статья «Почему мы дурим».

Вы устали? Уж скоро конец.

Вот поэта лавровый венец —

Им он был удостоен в Тулузе.

Этот выцветший дагерротип —

Лысый, старенький, в бархатной блузе —

Был последним. Потом он погиб.

Здесь он умер. На том канапе

Перед тем прошептал изреченье

Непонятное: «Хочется пе…»

То ли песен? А то ли печенья?

Кто узнает, чего он хотел,

Этот старый поэт перед гробом!

Смерть поэта — последний раздел.

Не толпитесь перед гардеробом…

1961

Шуберт Франц не сочиняет —

Как поётся, так поёт.

Он себя не подчиняет,

Он себя не продаёт.

Не кричит о нём газета,

И молчит о нём печать.

Жалко Шуберту, что это

Тоже может огорчать.

Знает Франц, что он кургузый

И развязности лишён,

И, наверно, рядом с музой

Он немножечко смешон.

Жаль, что дорог каждый талер,

Жаль, что дома неуют.

Впрочем — это всё детали,

Жаль, что песен не поют!..

Но печали неуместны!

И тоска не для него!..

Был бы голос! Ну а песни

Запоются! Ничего!

1961

Я рано встал. Не подумав,

Пошёл, куда повели,

Не слушая вещих шумов

И гулов своей земли.

Я был весёлый и странный,

Кипящий и ледяной,

Готовый и к чести бранной,