Николай Белоцветов: Шелест. Вторая книга стихов

На незаконченной Твоей картине
Я лишь едва заметный робкий штрих,
Простой мазок, одна из многих линий,
Но Ты в трудах нуждаешься моих.

Настанет день, когда я нужен буду
Для Твоего огромного холста,
И без меня не совершится чудо,
И не обожествится красота.

В ответ на призрачность надежд твоих
На неуверенность их робких крылий,
Таких же трепетных, как венчик лилий,
В ответ на солнечный, цветистый стих…

В ответ на жалобу, на плач, в ответ
На всю безоблачность твоих желаний,
Таких же ласковых, как стадо ланей
На мирном пастбище ушедших лет…

На твой заливчатый, счастливый бред,
На отшумевшую в летах лишений,
На отгремевшую в громах крушений
В ответ на молодость, в ответ на свет…

В то черное, страдальчески немое,
Играющее месяца серпом,
Пугающее маревом и тьмою,
Сверкающее в блеске голубом…

Широкое, как рокоты органа
В готическом соборе, как хорал
Божественного старца Себастьяна,
Что в юности так часто я играл.

О, если мне увидеть хоть во сне бы
То кладбище расплавленных планет,
То черное, рокочущее небо,
Которого над нами больше нет!..

Не стенающий в просторах
Голос ночи снеговой,
Не дубравы вещий шорох,
Не угрюмый ропот хвой,
Не колосьев лепет страстный
На груди ржаных полей,
Не торжественно-прекрасный
Звон монахов-тополей,
Не прибой, не шторм, не грозы,
Не шуршанье камыша, –
Шелест горестной березы
Возлюбила ты, душа.
На твоих страницах сухо
Шелестит осенний стих,
И суровый ветер Духа
Перелистывает их.

Если бы можно было
Перелетев столетья,
Перелетев могилы,
В теле восстать ином.

Как прилетают в клети
Голуби с вестью к милой,
Как прибегают дети
С песнями в отчий дом!

Как блеклые стебли, колеблются мысли,
Колеблются глуби, колеблются выси,
Лениво колеблются бледные ветлы,
Колеблются блики над заводью светлой,
Под ветлами лебедь колеблется белый,
Колеблются волны, колеблется тело,
Колеблется всё, что покорно простору,
И сердце твое заколеблется скоро.

Я боюсь, что яблоневым цветом,
Сиротливой песенкой щегленка,
А не летом, не румяным летом,
Не осенней паутиной тонкой…
Я боюсь, что яблоневым, сочным,
Медоносным, розовым и свежим,
В час, когда неотразимо нежен
Этот мир в сияньи непорочном…
Я боюсь, не осенью, не летом,
А под всплеск весенних белых клавиш
Пряным, сладким яблоневым цветом
Ты меня когда-нибудь отравишь.

Порыжевшая от времени стена
Возвышается у самого окна,

Улыбается, приветствуя лучи,
Обнажая желтозубо кирпичи.

Вся в морщинах, в черных впадинах она,
Письменами давних лет испещрена.

И сегодня как-то явственнее след
Всех тревог и всех невыплаканных бед.

Оттого ль, что эта старая стена
Светлой жалости лучом озарена,

Оттого ли, что прильнув к морщинам плит,
У стены бездумно яблоня грустит.

Нежит жемчужина взор претворенною в радость печалью
Жен озаряет земных матовым блеском любви.
Но лучезарней стократ переливы страданья людского
Но ожерелье из слез носит Царица небес.

Уродцы-кактусы танцуют на окне,
Смешные скорченные гномы.
Широкая софа причалила к стене, –
Корабль, в ночную даль влекомый.

И фолиантами отягощенный стол,
И классики в обложке синей,
И Флавий на столе, и лампы ореол,
Как солнце над твоей пустыней.

Проходит часто здесь веселый караван,
Шагают важные верблюды,
И смуглые купцы из неоткрытых стран
Исполнить рады все причуды.

И только иногда проносится самум,
Удушливой швыряясь пылью,
И кактусы дрожат, и горный слышен шум,
И пальмы клонятся в бессильи.