Игорь Шкляревский - Сборник стихов

Тёмные, горькие думы
мутно набрякли, как тучи.
В этот час скрипнули струны,
звякнули в эту минуту.
Я положил зажигалку
рядом с кроватью на столик.
Знал я, что зря дожидался
дерзких признаний, историй.
Осенью гром не шарахнет.
Можно заснуть — не проснуться.
Только просунутся шахмат
в сон напряженья конструкций.

Куда бы, я думал, исчезнуть совсем?
Куда бы укрыться, уткнуться? —
Повсюду расчерчены волосы схем
и возгласы бодрых конструкций.
Над стрелкой горел цифровой интервал.
Глаза застилала обида.
Волнами о камни мой путь истерзал.
Луна притязанья копила.
Я думал нырнуть в площадную волну,
в тупое проклятье призыва.
Но замер мгновенно, услышав во льду
трамвайные тормозы визга.
Как правильно мёртвый сказал эмигрант:
«В волнах поманила могила».
Над стрелкой мигал цирковой блицэкран,
глаза застилала обида.

На кромке дня блудит рассеянный клинок.
Смертельных символов возня — мне невдомёк.
Кругом ноябрь. Чадит отеческий очаг.
В пустой рояль ножи приветливо торчат.
В рояле бабочки окуклились три-две.
К смертельной песенке принудился припев.
Отеческого очага угарен чад.
В лесу пурга. Ножи приветливо торчат.
В пустой деревне нет ни одного огня.
Сплетаясь, оседает снег на кромку дня.
Кругом ноябрь образовался невзначай.
В бездонный рай ножи приветливо торчат.

Эрос еловый разводит сырость во мраке,
светятся шишки в овраге.
Птицы молчат и заняты чем — непонятно.
Сладенько пахнут опята.
Девочки-ёлочки грубо мечтают о сексе,
сон они видят все вместе:
к ним поспешает лошадка, везущая дровеньки,
в дровеньках дядька с топориком.
Всякое слово, кол о м забитое в воздух,
перекрывает доступ
к тайне пугливой, трепещущей от волненья
в самом устье явленья.
Птицы знают, когда молчать, когда вякать,
а человек свой лапоть
сдуру разинуть готов в любую минуту —
только б не длить нем о ту.
Вот и суётся в глаза нахальное слово,
вбитое в сумрак еловый,
ржёт, как лошадка, и заслоняет собою
запах стыдливой хвои.

Поздний час. Несколько тёмных изб.
Липа, колодец, забор, сирень, бузина.
Мне показалось, кто-то крикнул: «Заткнись!»
Шоркнула дверь — и снова везде тишина.
Здесь Интернет-то есть у кого-нибудь?
Молча цветёт липа в прозрачной тьме.
Запах её висит, заслоняя путь.
Сложно себя в чужом опознать уме.
Затарахтел мотоцикл на другом конце.
Фарой сверкнул и сразу умолк, исчез.
Так никогда ночь на моём лице
местному даже мельком не даст прочесть.
Чем половодье ночи мощней растёт,
тем состязанье кузнечиков на задах
звонче — словно, натянутые внахлёст,
пересекаются струны в траве, в кустах…
Может, какая только локальная сеть:
спорт, реклама, погода, сельская жизнь? —
Вряд ли она покажет, тот ли я есть,
кто тут стоит, глядя на несколько изб.

Ты спишь, течёшь сквозь зеркала,
колышешь блески паутины.
В траве твои, как ветерка,
движенья неисповедимы.
Доставь лукавую красу
неисправимым исполинам.
Сияй яз ы ками в лесу:
черникой, пагубой, малиной.
Сибири дебри береги,
не спрашивая много толку.
Не кратко, но не слишком долго
суши, мочи, соли грибы.

Тупо смотрю: предо мной условно-конкретны
тостеров, ростеров, блендеров новые бренды.
Бледные призраки стаями сходятся в войско.
Буря набрякла. Того гляди грянет геройство.
Если, поэт, ты не посыльный генштаба,
если пакет от маршала Витгенштейна
тотчас нам не вручил — тогда я не знаю…
Худо, наверно: расправа будет мгновенна.
Некогда мыслить. Бегут стремительно тучи.
Каждая следующая предыдущей жутче.
Буря, как ягода, соком чёрным набрякла.
Скоро в глаза нам молния брызнет ярко
и осияет с точностью до сантиметра
сканнеров, скутеров, миксеров быстрые бренды.
В бой квадроциклы, построясь ассортиментом,
ринутся гневно. Расправа будет мгновенна.

Благословенье в небе бледном,
присутствующее со мной,
по естеству бывает летом,
а по молитвам и зимой.
Дожди, туманы, жары, росы,
снег, оттепель и снова дождь
улыбками мои вопросы
благословят, — а я всё тот ж.
Да мне ли в их словарь проникнуть? —
Течёт ученье по лицу.
Пожалуй, скоро инвалидность
по лености я получу.
Пришёл Миллениум умильный,
словно близнец, с Фомою схож.
Упёртый в небо перст — вихрь пыльный —
мне указует всё на то ж.