Михаил Айзенберг - Случайное сходство

Прелесть, от нее дрожит сердце
возле птиц или ночниц бледных.
Отмененного прошу зевса,
чтобы мне не потерять след их.

Чтоб защитной их накрыл пленкой,
тонкой сеткой затянул – маской,
скрыл сокровище мое в легкой
кепке задом наперед штатской.

Как ни крои, нет ни такой вискозы
и ни такого тонкого полотна —
быстрые ли стрижи
синие ли стрекозы —
только ее, только о ней, только она
…

Только о ней, только она.
Вот одна – и еще одна
птица летит, посвистывая.
Лошадь отбилась от табуна
и катается по траве,
мух отгоняя.

Холка седая
Масть вороная
Сама шелковистая

Бездвижный воздух сокрушен, —
открыт холодному укору.
Здесь много дел в ночную пору:
срезать серпом, черпать ковшом.

В замедленных круженьях звездных
на все единственный ответ
соединит холодный свет
и вздох, взлетающий на воздух.

День еще идет и в каждой яме
голову теряет, как слепой.
Истерзает воздух новостями,
борозды оставив за собой.

Все мои воздушные тревоги
вроде расходящейся лыжни
на просторе у большой дороги.
Я не с ними, боже сохрани.

Виноват, но шапку не ломаю,
за уроки не благодарю.
Я не сахар, сразу не растаю.
И давно не с вами говорю.

Посмотри, какой убыток:
набросали черных ниток,
накидали дымных шашек,—
дым сегодня не рассеется.
Кто теперь признает наших
и в одном мешке поселится?

Птицам выдали секрет,
воробью и жаворо́нку:
наших не было и нет.
Пыль стеклянная вдогонку.
Как же так?
А ты, мой свет?

Говорю как на духу,
только словом петушиным,
извалявшимся в пуху:

ты не ешь меня, лиса!
и видаться разреши нам,
подниматься в небеса;
по знакомым колеям
пролетать воздушной ямой
через море-окиян
до нее, до окаянной.
Там две девочки, родня.

Там осенний воздух сладок,
словно только для меня
берегли его остаток.

Время – черный передел
между первыми, вторыми.
Ты на лавочке сидел?
Хватит, лавочку закрыли.

Продолженье под замком.
Даже воздух предпоследний
отпускается тайком,—
все быстрее, незаметней,
и уже сухим пайком.

Ангел мой, глаза закроем.
Ночь проходит сквозь ресниц,
поднимает рой за роем
у невидимых границ.

Обойти ее отважусь,
тяжестью оборонясь.
Отчего такая тяжесть?
Где ты, ангел?
Что ж ты, князь!

Там, за болевым порогом,
перейденная стократ,
все равно стоит под током.
Что ж ты, братец!
Где ты, брат?

Сна печального глоток:
много дыма без огня,
но стреляли холостыми.

И касается меня,
облетая, холодок
из ночной его пустыни.

И во сне садятся на кровать,
на мою кровать чужие люди;
затевают карты раздавать.

Те, кого и нету на земле,
прячут в сновидение мое
знаки неопознанной потери.

Но душа чурается ее.
И напрасно в тонкой полумгле
светят их серебряные тени.

потерпи меня земля
подержи меня водица
говорят душа как птица
что ей мертвая петля

пусть поучится тогда
а пока гуляет праздно
не сгорая со стыда
что уже на все согласна

Как облакам высоким не радовать, пока
не Шилов, не Посохин рисуют облака.

Уже Москву и Питер на мельницу свезли.
А дальше увезите на самый край земли.

В архиве снежной пыли утонут города,
но засияют шпили, как будто изо льда.

В бескрайней черной раме надежно от беды
упрятаны в спецхране для вечной мерзлоты.

Город стал пятном на карте,
но сегодня – ни в какую.
Надевает на закате
словно шкурку дорогую.

Стенка не идет на стенку.
Тень ведет одна другую
к удаленному оттенку.
Жаль, не шкурами торгую.

Понимающий в пушнине
на прицеле город держит.
Освежует, душу вынет,
ручку правую потешит.

Двойнику на полдороги
путь укажет палиндром.
Пусть земля одна из многих,
отплати и ей добром.