Всеволод Емелин - Götterdämmerung - cтихи и баллады

Где хлопцы из прежних лихих куреней
В заломленных набок папахах,
Гроза кровопийцев жидов-корчмарей,
Гроза янычаров и ляхов?

Ты скажешь, что в этом не ваша вина,
Но ты не уйдешь от ответа.
Скажи, где УНА? Нет УНА ни хрена!
УНСО налицо тоже нету.

Он медлит с ответом, мечтатель-хохол,
Он делает взгляд удивленный,
И вдруг по стене он сползает на пол,
Сырой, непокрытый, бетонный.

— Оставь меня, брат, я смертельно устал,
Во рту вкус цветного металла,
Знать, злая горилка завода “Кристалл”
Меня наконец доконала.
Раствора я больше не в силах мешать, —
Успел прошептать он бригаде.

— Лопату в руках мне уж не удержать,
Простите меня, Бога ради.
Последняя судорога резко свела
Его бездыханное тело,
Как птицу ту, что к середине Днепра
Летела да не долетела.

Не пел панихиду раскормленный поп,
Не тлел росный ладан в кадиле,
Запаянный наглухо цинковый гроб
В товарный вагон погрузили.

В могилу унес он ответ мне. Увы…
Открыли объект к юбилею Москвы.

Все было как надо —
Фуршет, торжество.
Там фирма “Гренада”
Теперь, ТОО.

У входа охрана
Взошла на посты.
Шуршат бизнес-планы,
Блестят прайс-листы.

И принтер жужжит
На зеркальном столе,
Не надо тужить
О несчастном хохле.

Не надо, не надо,
Не надо, друзья.
Гренада, Гренада,
Гренада моя…

…И только ночами,
Когда кабаки
В безбрежной печали
Зажгут маяки,

И сумрак угарный
Висит над Москвой,
Украинки гарны
Встают вдоль Тверской,

Охранник суровый
Отложит свой ствол,
Из тьмы коридором
Выходит хохол.

Суров он и мрачен,
И страшен на вид,
Он — полупрозрачен,
Проводкой искрит.

Он хладен, как лед,
Бледен, как серебро,
И песню поет
Про широкий Днипро,

И фосфором светит.
И пахнет озон.
Пугает до смерти
Секьюрити он.

— Еврей в России больше, чем еврей, —
И сразу став как будто выше ростом,
Он так сказал и вышел из дверей.
Вдали маячил призрак Холокоста.

Но на раввина поднялся раввин,
Разодралась священная завеса.
Он бросил взгляд вниз, по теченью спин,
И хлопнул дверцей “мерседеса”.

Вослед ему неслося слово “Вор”,
Шуршал священный свиток Торы,
И дело шил швейцарский прокурор,
И наезжали кредиторы.

В Кремле бесчинствовал полковник КГБ,
Тобой посаженный на троне,
Но закрутил он вентиль на трубе
И гласность с демократией хоронит.

Застыла нефть густа, как криминал,
В глухом урочище Сибири,
И тихо гаснет НТВ-канал,
Сказавший правду в скорбном мире.

Все перепуталось: Рублево, Гибралтар,
Чечня, Женева, Дума, Ассамблея,
На телебашне знаковый пожар…
Россия, лето, два еврея!

За пустынной промзоной,
Где лишь пух в тополях,
Рос парнишка смышленый
В белокурых кудрях.

Со шпаной на задворках
Не курил он траву,
Получал он пятерки
У себя в ПТУ.

Он в компании скверной
Горькой водки не пил.
Рядом с девушкой верной
Вечера проводил,

С той, что под тополями
Так любила ласкать,
Забавляясь кудрями,
Белокурую прядь.

Над автобусным кругом
Расцветала весна,
На свидание с другом
Торопилась она.

Ждет в назначенный час он,
А кудрей-то и нет.
За арийскую расу
Стал парнишка скинхед.

И, предчувствуя беды,
Сердце сжалось в груди —
Если парень в скинхедах,
Значит, счастья не жди.

И последние силы
Все собрав изнутри,
Она тихо спросила:

— Где же кудри твои?
И ответил ей парень,
Пряча горькую грусть:

— Да мы тут с пацанами
Поднялися за Русь,
Разогнули колена,
Мы готовы на смерть.
В своем доме нацменов
Сил нет больше терпеть.

Все купили за взятки.
Посмотри: у кого
Все ларьки и палатки,
АЗС, СТО?

Но они пожалеют,
Что обидели нас.
И запомнят евреи,
И узнает Кавказ.

Есть и в русском народе
Кровь, и почва, и честь,
Blood and Honour und Boden,
И White Power есть.