Олег Скользящий - Непредумышленное

Мир погряз в катаклизмах, выстрелах и несчастьях,
Рассыпалась привычная жизнь на кресты и нули.
Мы с тобой неразлучно любили друг друга насмерть,
Но у смерти для нас нет одной на двоих петли.
Души прятали взгляд, продаваясь за ливры всуе,
Заключенные выли и скорбно скребли известняк.
Что поделать, Люсиль, без тебя меня не существует,
Но и ты здесь недолго сумеешь прожить без меня.
Жерминаль за решетками щурится солнцем апрельским
От стонов свободных и равных пред ним бедолаг.
Ты помнишь, Люсиль, как давно, обреченно и дерзко
В мессидоре Бастилия бросила мне белый флаг?
Но свинья пожирает потомство — вот наша награда.
Шах и мат мне объявлен, как павшему ниц королю.
Ты не бойся, Люсиль, я же рядом, я все еще рядом.
За тебя, дорогая! Ты же знаешь, что я тебя лю…

Что-то странное осенью стало с волшебной страной:
Айболит отложил стетоскоп и берется за скальпель,
На грифоне Алиса ножом вырезает пентакли,
Белоснежка и Золушка прут друг на друга войной,
Дровосек прячет львиное сердце в железной броне,
Марихен труп Щелкунчика нежно хранит под матрасом,
Нильс всю ночь выпекает в духовке гусиное мясо,
У Страшилы проснулся в мозгах доппельгангер-близнец,
Чистят лебеди перья от пепла сгоревшей сестры,
Братец-Лис, открывая сезон, полирует двустволку,
Чья-то девочка в чаще свежует убитого волка,
Красной шапочкой серую морду небрежно прикрыв.
У русалок морская болезнь, гайморит и цинга,
Над Кощеем стоит обелиск из слюды и базальта,
Квазимодо бездушно спалил на костре Эсмеральду,
Принеся ее в жертву чужим равнодушным богам.
Винни-Пух партизанит в лесу — дома смутные дни.
Топит братца Аленушка в водах разбуженной Ульки,
Мертвый Кай, хохоча, в спину Герды втыкает сосульки,
Обезумевший Шляпник в свой чай насыпает стрихнин.
Кот Ученый объелся грибов, став Чеширским котом,
Музыканты из Бремена ночью ушли в скоморохи,
Револьвер заряжает принцесса проклятым горохом,
Белый мрамор и бронзу сменив на стекло и бетон.
Неверлэндские дети пустились в разбойничий пляс
На пиратских телах и обрывках тугой парусины,
От свихнувшейся Элли за милю разит керосином —
Прошлой ночью она напилась и спалила Канзас.
Посмотри, наши сказки пошагово сходят с ума,
Поят кровью страницы, и крови по-прежнему мало…
Только тыквенный рот улыбнется лукавым оскалом:
Ты не слышала разве, что в полночь наступит Самайн?

Сумерки. Тихо. На мир снизошел Самониос
Антрацитовой ночью. В часах затрещали секунды.
Мертвецам на сегодня обещана страшная милость.
А костры все горят в лихорадке, в предчувствии чуда…
Йоркширский вечер. Последний. Другого не будет.
Некромантам уже не понять, что у них получилось…

Я, должно быть, неинтересен для этих строчек —
Ведь строчки ложатся медленно, неохотно,
Словно не хочется им описывать жизнь кого-то,
У кого в душе спит чудовищная когорта,
И кто часто снисходит до мелочных многоточий.
Впрочем, это неважно, хвастаться тоже нечем,
Люблю темноту с тишиной, кофе и сигареты,
Я живу на краю почти двадцать четыре лета,
До сих пор считаю свою писанину бредом,
Хотя в этом смысле мало кто безупречен.
На мои пути слишком часто нисходят тени,
И руки уже не в крови, а в муке и глине.
В черепной коробке плывут журавлиным клином
Мысли, насквозь пропахшие нафталином,
Над иллюзиями злокачественных видений.
Я играю по правилам, в салочки и на гитаре,
Знаю английский и сорок способов самоубийства,
Слежу, как меняются факты, слова и лица,
И помню такое, чем не стану ни с кем делиться,
Ибо в качестве драматурга совсем бездарен.
Слишком взрослый для того, чтобы верить чувствам,
Несвободный для мечтаний побыть крылатым,
Верю в карму, вероятности и расплату,
А в почетном углу только компас, мечи и латы,
Потому что себя посвятил в основном искусству.
Душа в оттенках кобальта и лазури,
Слова подбирать по весу и чтобы кстати,
И подолгу валяться в сонной земной кровати.
Никогда не кричать на небо дурное «хватит!»,
И жалеть, что в стихах еще так далеко до Изюбря.
Часто чувствую кладбище парком, а дом — кораблем,
От рока колотит дрожь в подушечках пальцев,
Люблю кота, сестру, родителей и купаться,
Порой умею сногсшибательно целоваться,
Если не врали те, в кого был влюблен.
Бываю жестоким к себе, врагам и знакомым,
Собираю крупицы дней, как конструктор «лего»,
Не люблю заниматься уборкой, фигней и бегом,
И вся моя жизнь — лишь облако сложных тегов,
Нестыкуемых с большинством мозговых разъемов.
Пропадаю без вести и вовне каждый день весны,
Не слушаю сплетни, советы и грустный блюз,
Правда, победа и жизнь хороши на вкус,
Давно не плачу, не пью, ничего не боюсь,
Кроме разбиться, Фредди Крюгера и войны.
И дальше по тексту, не умею я так замолчать,
Чтобы краткость с талантом смело могли брататься.
Я почти разучился хвастаться и восторгаться,
Или ждать от людей любви, доброты и оваций,
И ключ зажигания к сердцу срубил с плеча.
Но до сердца этого очень легко достучаться,
Особенно если в него вообще не стучать.