Евгений Евтушенко: Фуку

— У вас тоже есть детские сады? — недоверчиво спросил начальник полиции.

— Недостаточно, но есть, — ответил я, стараясь быть объективным.

— А в какой системе записан фильм? — деловито поинтересовался он.

— «ВХС», — ответил я. Ещё одна соединительная нить.

— А у меня только «Бетамакс», — почти пожаловался начальник полиции. — Всё усложняют жизнь, всё усложняют. — И со вздохом добавил, как бы прося извинения: — Кассету придётся отдать в наше управление для просмотра. Послезавтра мы её вам вернём, если… — он замялся, — если там нет ничего такого…

— Это единственная авторская копия. Она стоит миллион долларов, — решил я бить золотом по золоту. — Я не сомневаюсь в вашей личной честности, но эту кассету может переписать или ваш заместитель, или заместитель вашего заместителя, и фильм пойдёт гулять по свету. Вы же лучше меня знаете, какая сейчас видеоконтрабанда. Дело может кончиться международным судом.

Миллион и международный суд произвели впечатление на начальника полиции, и он запыхтел, потряхивая кассету в простонародной узловатой руке с аристократическим ногтем на мизинце.

Думал ли я когда-нибудь, что моё голодное детство сорок первого года будет покачиваться на взвешивающей его полицейской ладони? По этой ладони брёл я сам, восьмилетний, потерявший свой поезд, на этой ладони сапоги спекулянтов с железными подковками растаптывали мою жалобно вскрикивающую скрипку лишь за то, что я не украл, а просто взял с прилавка обёрнутую в капустные листы дымящуюся картошку, по этой ладони навстречу новобранцам с прощально обнимающими их невестами в белых накидках шли сибирские вдовы в чёрном, держа в руках трепыхающиеся похоронки…

Но для начальника полиции фильм на его ладони не был моей, неизвестной ему жизнью, а лишь личной, хорошо известной ему опасностью, когда за недостаточную бдительность из-под него могут выдернуть тот стул, на котором он сидит. Вот что такое судьба искусства на полицейской ладони…

— А тут нет ничего против правительства Санто-Доминго? — неловко пробурчал начальник полиции.

— Слово чести — ничего, — чистосердечно сказал я. — Могу дать расписку.

— Ну, это лишнее, — торопливо сказал начальник полиции, возвращая мне моё детство.

И я вышел на улицы Санто-Доминго, прижимая к груди сорок первый год.