Александр Рославлев - В башне

Поля, селенья на уступах верных.
Туда, туда. Но снова синева.
Тревожней высь и шум от взмахов мерных.

Теснило грудь, мутилась голова,
За мыслью мысль противилась несвязно.
И были мне орлиные слова:

«Учись парить без страха и соблазна».

Дьяволы города, цепки их сети,
Над бредящим городом черный покров,
Хмурые улицы в мертвенном свете
Колеблемых ветром стеклянных шаров.

Дьяволы города, купли и мены,
Кто не предатель, кто здесь не лжет?
Справа и слева все стены и стены,
Вывески, вывески, пасти ворот.

Дьяволы города все запятнали.
Бледный мечтатель в камнях тюрьмы.
Чахлые дети в промозглом подвале,
Женщина с сердцем страшнее чумы.

Дьяволы города, все им не сыто,
До боли изведана каждая ночь.
А дни? Иль не знаете, солнце убито.
Прочь из проклятого города, прочь!

Дочь солнца и земли,
Она была цветком,
И от людей в дали
Росла в лесу глухом.

Сошлись мы в поздний час
Меж уличных огней,
И страсть взманила нас
От шума и людей.

Смеялся в хрустале
Янтарный бес вина,
Свет гас и в теплой мгле
Мы были два звена.

Я вкрадчиво шептал,
Как шепчет ветерок,
Я нежно целовал,
Я знал, она цветок.

Мелькнула сказкой ложь,
Вновь улица, рассвет…
Спросил я: «ты придешь?»
Сказала: «да», как «нет».

Когда затихнет город гулкий,
Она, дочь бездны городской,
Сойдет в кривые переулки
С плаката модной мастерской.

На перекрестке, молча, станет
И как судьба подстережет,
Полночный взгляд ее заманит
И черной молнией зажжет.

На миг преступишь в знойном чуде
Заклятье стен и смех колес,
Целуя дерзостные груди
И шелк дурманящих волос.

Но глянет утро из тумана
В заголубевшее окно,
Поймешь, что сердце было пьяно
И лживым сном обольщено.

К степным просторам нет возврата.
Не будет солнечных побед,
Смотри, опять она с плаката,
Смеясь, кричит тебе вослед.

Я видел мальчика без ног.
Над жизнью злее нет насмешки.
Рукой, толкая колесо,
Катился мальчик на тележке.

Была весна, был яркий день.
Казалось, каждый — смел и волен.
Пестрела жизнь и гулкий звон
Широко падал с колоколен.

Казалось, счастье близко всем,
И, как невидимая птица,
Трепещет в ласковых лучах,
И от того так светлы лица.

Лишь на мгновенье кто-нибудь
Склонялся в сдержанной тревоге,
И мягко падали грачи
На искалеченные ноги.

Самодовольные лжецы,
Что все алмазы и червонцы?
Полузавядшему цветку,
Цветку, погибшему для солнца.

И даже лучший дар — любовь,
Святое счастье человека,
Не примирит его с судьбой.
Он не у жизни — он калека.

Кто вечность разделил и выдумал часы,
Кто силою минут связал безумье снов,
Кто жизнь связал и бросил на весы,
Того кляну проклятьем всех веков.

Кто б ни был ты, коварный часовщик,
Не мог ты запретить безвременных путей,
Для верящих — любовь как бесконечный миг,
И, как всегда, беспечен смех детей.

Я пьян собой, я смею превозмочь
Возвратный час рассудка моего,
В добре и зле, ровняя день и ночь,
Я здесь и там для всех и для всего.

Хотя твой взор был дьявольски жесток
И за предел предельного проник,
Но в злобном торжестве всему, назначив срок,
Ошибся ты, коварный часовщик.

Смехом каменным, мглою железной,
Замыкаются ужасы дня.
Каждый миг я ступаю над бездной
И она отвергает меня.

Опьяняюсь бесстыдством хотений,
Сею зло и, хуля имена,
Клевещу на великие тени,
Но во мне в глубине тишина.

Чтоб иссыпаться чашею звездной,
В жажде мрака рассудок кляня,
Каждый миг я ступаю над бездной
И она отвергает меня.

В моей пещере два дракона:
Один покой мой стережет,
Другой незыблемое лоно
Никем не зримых, темных вод.

Когда, скрывая отдаленье,
Немая ночь сгущает мглу,
Они вытягивают звенья
И выползают на скалу.