Александр Рославлев: В башне

Мне надоели комнатные люди,
Я стал ночным, ищу призывных встреч
Красивого лица, манящей груди.

Меня пьянит прерывистая речь,
Мгновенный пыл, с моим обманно слитый,
Согласность губ и содроганье плеч.

Роскошен пир, безумно пережитый,
Но при конце я, как неловкий вор,
Смущенно пью свой кубок недопитый.

Я силюсь скрыть мой боязливый взор,
Притворный вид, ненужные движенья
И ей, и мне ненужный разговор,

Меня стыдит намеренность сближенья.
Я сознаю, что оправданья нет,
Пытливо жду и скорю замедленья.

Еще вопрос, еще один ответ,
Закрыта дверь и я бреду уныло,
Вновь смех колес и вкрадчивый рассвет…

Опять хочу забыть, как это было,
Но бледность ног при ламповом огне,
Слова и трепет чувственного пыла…

Быть может сплю, быть может сон во сне?
Нет, явно близко — солнечное знанье —
Проклятье дню! — здесь все, как в западне,

И каждый шаг, и каждое желанье.

Блестят оттаявшие крыши,
Ломают лед на мостовой
И небо солнечней и выше
Над гулом жизни городской.

Иные краски зарябили…
На окнах, в лужах свет дрожит,
Гудя снуют автомобили,
И звонок мерный стук копыт.

Потоком лиц многообразным
За мыслью мысль увлечена;
К случайным встречам и соблазнам
Зовет пьянящая весна.

Вот в черном платьи, в шляпке черной,
Глаза, как синие огни,
Прошла с улыбкою покорной…
О если б лес, и мы одни.

На чуть просохшей теплой хвое,
Среди стволов, среди теней,
Над нами небо голубое
И шум разнеженных ветвей.

Весной мы в городе так жалки,
В душе так много едких злоб.
Смотри, на белом катафалке
В цветах железных белый гроб.

Трясется с ельником тележка,
И ветки в лужах под ногой.
Какая дикая насмешка
Над юной жизнью, над весной.

Средь купли города в мены
За час забвенья страшен спор.
Проклятье вам, глухие стены,
Скорее в поле, на простор!

Цветы и солнце мы забыли,
А город все еще не сыт…
Гудя, снуют автомобили,
И звонок мерный стук копыт.

В мертвенном свете стеклянных шаров
Женщина в каменной маске,
Нужная взбодренность четких шагов,
Встречи безличны, заучены ласки.

Сердце изжило, забыло мечту,
Первые взгляды, пожатья,
Солнце и яблоня в нежном цвету,
Радостней цвета их белое платье.

Режущий ветер качает шары,
Снег от мороза хрустит под ногами,
Улица в наглом захвате игры
Телом продажным, тупыми словами.

Кто он, который придет и возьмет,
Вялый, поникнет на груди.
Снова и снова она проклянет:
Дьявольской город — ни звери, ни люди.

Смерть с нею заживо правит пиры,
Смятое ложе, гробница.
Режущий ветер качает шары,
Черная шляпа, как черная птица.

За кулисою один
У заветной дверцы
Плачу, бедный Арлекин,
О разбитом сердце.

Гаснет лампа, все тесней
Обступают тени,
Вторит ночь тоске моей
Песнею осенней.

Вот твой бубен, обруч твой,
Звездная повязка.
Где теперь ты, что с тобой,
Золотая сказка?..

Лейтесь слезы вы мои,
Бисерные блестки
Мойте слезные ручьи
Грязные подмостки.

Хлещет дождик, ветер пьян,
Вздулась парусина,
Пропади ты, балаган,
С горем Арлекина.

Ослепший месяц странно гас,
Вокруг менялись очертанья,
Куда-то тихо плыли зданья
И кто-то в даль спешил от нас.

Мы шли. Был страшен ранний час,
Был страшен каждый миг сознанья,
А месяц гас, и плыли зданья,
И кто-то в даль спешил от нас.

Я трепетал, наш путь был горд и страшен,
На встречу нам плыл облачный чертог,
Багрянцем роз и золотом украшен.

На грани медлил огнеликий бог,
И кругозор туманился широко.
Я посмотрел и оглянуть не мог.

Мелькнули срывы белого потока,
Верхи камней и скалы на весу,
«Ко мне, ко мне», — шумел он издалека.

На склоне лес и тайное в лесу.
Он слал привет. Я вспомнил дев пещерных,
Их вольный смех и дикую красу.