Александр Перфильев - Стихи

Каким-то случайным набегом —
Не знаю, зачем, для кого?
С сияющим розовым снегом
Пришло наконец Рождество.

Оно подбиралось несмело.
С предместьев к нам я город вошло,
И пушкинским ямбом запело
Дождям и туманам назло.

Но здесь, на задворках Европы,
От пушкинских ямбов уйдя,
Мы верим лишь только в синкопы
Косого и злого дождя.

О, если к твоим берегам бы,
Столетья откинув, Нева!
…………………………..
И тают нетленные ямбы,
Как тают снега Рождества.

Прочтут, когда тебя не будет,
А вероятней, не прочтут.
Стихов не любят нынче люди,
А те, кто любит — не поймут.

Все исказят, переиначат,
Им разъяснять потом изволь,
Там, где смешно, — они заплачут,
И посмеются там, где боль.

И дело тут не в криптограмме, —
Как хочешь, просто напиши —
А в бесконечно сложной гамме
Чужой читающей души.

Так, взвесив беспощадно строго
Бесцельность и ненужность строк,
Поймешь ту боль, с которой Гоголь
Все сокровеннейшее сжег.

И не дороже побрякушки
Кровоточащая строка.
Недаром Лермонтов и Пушкин
Не дожили до сорока.

Февраль семнадцатого года… что ж такого,
Что, словно обезумев от свобод,
По улицам проносится народ —
На площади по-прежнему сурово
Тяжелый всадник, сдвинул брови, ждет…
Волна нахлынет и волна уйдет,
Но неизменно каменное слово
Насмешника Паоло Трубецкого;
Гранитные комод и бегемот,
И всадник, в облике городового,
Украшенный кровавым бантом зря;
Февраль слиняет в ливнях Октября!

Дворец изящной балерины,
Пыль городская на траве,
И цирк с мечетью воедино,
Петровский домик на Неве —

Сумбур, издревле нам присущий,
Нет, мы не Запад, не Восток…
Уже не сдержит «Стерегущий»
В кингстоны хлынувший поток…

Он неуклонен, неизменен,
Никто не избежит его,
С балкона призывает Ленин
К уничтожению всего!

Мост Троицкий, направо крепость,
И сумасшедших дней бедлам…
Смешалась новых дней нелепость
С былым величьем пополам!

Сейчас у нас все тонет в новизне,
Сок старых сказок и преданий выпит,
И ласточки летят, но не в Египет,
Не знаю я, куда летят оне.

Мир стал черствей, скучней и безучастней,
Разжененный на горсть монет.
Счастливый Принц сейчас вдвойне несчастней,
И ласточек, тех прежних, больше нет.

Жар-Птица вспыхнула и улетела.
Ночь окунулась в утра серебро,
И сказка, что продлиться не хотела,
Оставила — а сказке что за дело?
В руках Иван-Царевича перо.

И это все. И надо ль звать любовью
Минуты, заставлявшие мечтать?
Перо дано, чтоб собственною кровью
Последнюю страницу дописать.

Я — Серый Волк. Царевич, сядь скорее,
И в шерсть косматую мне урони слезу,
И я тебя по волчьему жалея,
От обманувшей сказки увезу.

И будет нам в дороге дальней сниться
В полях, в лесах, среди морей и рек —
Тебе — не улетавшая Жар-Птица,
А мне — что я не Волк, а Человек.

Да, мы с тобой, увы, не едем в гости,
Ты не горюй, все это ничего.
Ты взял перо, а я и жалкой кости
Еще не получил… ни от кого!

Нет ничего, а только что-то,
Мерцающее в серой мгле,
И ожидание расчета
За прожитое на земле.

За все, что было счастьем, или
Осыпалось, как пустоцвет,
За всех — кого мы не любили,
Иль зря любили много лет!

Оно уж не такое — Рождество,
В снегах, в сугробах, аромате хвойном,
И свечи, что горят ни для кого,
Как будто бы поминки по покойном.

Мерцающие бледные огни,
Как стали вы сейчас бледны и жалки,
И наша жизнь похожа в эти дни
На Сольвейг, задремавшую у прялки…