Эдгар По - Ворон (в разных переводах)

И сказал я, вздрогнув снова:
"Верно молвить это слово
Научил его хозяин в дни тяжелые, когда
Он преследуем был Роком, и в несчастье одиноком,
Вместо песни лебединой, в эти долгие года
Для него был стон единый в эти грустные года -
Никогда, – уж больше никогда!"

Так я думал и невольно улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился в бархат кресел и забылся…
"Страшный Ворон, мой ужасный гость, – подумал я тогда -
Страшный, древний Ворон, горе возвещающий всегда,
Что же значит крик твой:
«Никогда»?

Угадать стараюсь тщетно; смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце заронил он навсегда.
И в раздумьи над загадкой, я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел, как в счастливые года,
Ей уж не склоняться – никогда!

И казалось мне: струило дым незримое кадило,
Прилетели Серафимы, шелестели иногда
Их шаги, как дуновенье:
"Это Бог мне шлет забвенье!
Пей же сладкое забвенье, пей, чтоб в сердце навсегда
Об утраченной Леноре стерлась память – навсегда!..
И сказал мне Ворон:
«Никогда».

"Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий,
Злой ли Дух тебя из Ночи, или вихрь занес сюда
Из пустыни мертвой, вечной, безнадежной, бесконечной, -
Будет ли, молю, скажи мне, будет ли хоть там, куда
Снизойдем мы после смерти, – сердцу отдых навсегда?"
И ответил Ворон:
«Никогда».

"Я молю, пророк зловещий, птица ты иль демон вещий,
Заклинаю небом. Богом, отвечай, в тот день, когда
Я Эдем увижу дальней, обниму ль душой печальной
Душу светлую Леноры, той, чье имя навсегда
В сонме ангелов – Ленора, лучезарной навсегда?"
И ответил Ворон:
«Никогда».

"Прочь! – воскликнул я, вставая, демон ты иль птица злая.
Прочь! – вернись в пределы Ночи, чтобы больше никогда
Ни одно из перьев черных, не напомнило позорных,
Лживых слов твоих! Оставь же бюст Паллады навсегда,
Из души моей твой образ я исторгну навсегда!"
И ответил Ворон:
«Никогда».

И сидит, сидит с тех пор он там, над дверью черный Ворон,
С бюста бледного Паллады не исчезнет никуда.
У него такие очи, как у Злого Духа ночи,
Сном объятого; и лампа тень бросает. Навсегда
К этой тени черной птицы пригвожденный навсегда, -
Не воспрянет дух мой – никогда!

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, – вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, – прошептал я, – гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".

Ясно помню… Ожиданье… Поздней осени рыданья…
И в камине очертанья тускло тлеющих углей…
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.

И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".

"Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, – и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, – и не слышал я его,
Я не слышал…" Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма – и больше ничего.

Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь – «Ленора!» – прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо – больше ничего.

Вновь я в комнату вернулся – обернулся – содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это – ветер, – усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер – больше ничего".

Я толкнул окно с решеткой, – тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел – и сел над ней.