Алла Головина - «На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

С швейцарской миссией уплыть —
В Шанхай, подальше всех Австралий.
Забыть себя и Вас забыть
На островах чудесных Бали.
Чуть-чуть глаза подрисовать
И белые цветы — к пробору.
И загореть. Не ждать, не звать.
Не верить звездному узору.
Работать: англичан везти
В колонии, домой — французов.
Менять заложников. Спасти
В пожар как можно больше грузов.
Купить японские стихи,
Китайского божка, что с рыбой.
Шелка легки, теплы, сухи,
И стать — Царевною Улыбой.
Там улыбаться суждено
И рикшам, и последним гейшам.
И будет так заведено
У нас потом всегда в дальнейшем.
Восток сощурил длинный глаз,
Манит подальше — за женьшенем.
Не совершай в степях намаз,
Мы вере предков не изменим.
Там тигры. Уссурийский край.
И царь зовется Берендеем.
А где же был меж речек рай,
Чью память мы всегда лелеем?
За ним бы надо повернуть,
Вернуться нужно в общем даже.
Тут север Польши. Обогнуть —
Все рубежи, межи и кряжи.
О, речка Мирка, а другой
Я что-то здесь еще не вижу.
Я спину изогну дугой,
Я прыгну, не возненавижу…
Как сладко, заключив контракт,
Его исполнить и вернуться.
Довольно дуться. Первый акт
Закончен. Можно улыбнуться.
Я научилась языкам
И сказкам самой первой ночи.
Мы миримся. И по рукам.
Нет больше слов, ни сил, ни мочи.

По какому же праву? Совсем без права.
Это право сама я себе дала.
Так кричали солдаты: «Варшава — слава!»
И Суворов любого хвалил орла.
Надо только дерзать. Чортов мост? Ну так что же?
Проходили и Альпы (чужая земля).
Будь всегда осторожен и к ближнему строже,
Чем к себе самому и, словцом веселя,
Прежде всех становись на покрытую снегом,
Ненадежную землю и — «с нами Бог!»,
Где ползком, где шажком, а, где нужно, и бегом,
Без маршрута, без карты и — без дорог.
Если только измена — двенадцать ружей
В лоб тебе прямо. Сам виноват.
Мне бывало и лучше, бывало и хуже,
Полной грудью дыши, принимая заряд.
Без суда. Я — судья. Ни могилы, ни вешки,
Прямо в пропасть слетишь. Барабаны зовут.
Здесь пехота пройдет, а за нею тележки,
И высокое знамя мое пронесут.

Это было головокруженьем:
Окна замерцали, как вода,
Раздались аршины на сажени,
А углы исчезли без следа.
И на прежнем нашем огороде,
Видит Бог, века не политом,
Гряды продолжали в том же роде:
Каруселью, смерчем и винтом.
Каждая цвела хоть лебедою,
Каждая мечту произвела,
Одуванчики рвались ордою,
Ворохом перинного тепла.
Например, посеянная дедом,
Где-то у бассейна, резеда
Шевельнулась и кисейным бредом
Возместила некие года.
И в воронке ветреного мая,
Шутки ради что-то прополоть,
Это я прошла, глухонемая:
Не душа, не память и не плоть.
И как в зале отразилась слева,
На прозрачном воздухе — одна.
Мой двойник нездешнего посева,
Милый друг пророческого сна…
Что не ждет уже довоплощенья,
Только теребит, не торопясь,
Наше неудачное сращенье,
Сквозь стихи затеянную связь.
И глазами упрекнула снова
За вот этот пышный огород,
Что цветет почти что с полуслова,
Даром в стороне который год.

Братец Дремушка, сестрица Аленушка
Сели в лесу около пенышка.

Стоит копытце — полно водицы.
— Аленушка, я хочу напиться.

Не пей, ты станешь белым оленем,
Меня забудешь утром осенним…

Алеет брусника, густа черника.
Судьба таинственна и двулика.

— Не пей. Подожди. Есть дворец за лесом
И водометы под навесом.

Там слуги в жупанах, как павлины,
И кубки из золоченой глины.

Крученый панич по стенам взбегает,
И каждый меня с тобою узнает.

Не пей, мой любимый, мой мухоморчик…
Но мимо да мимо ее приговорчик.

И белый олень, сухостой ломая,
Бежит, не видя, не понимая.
……………………………………

Асфальт от жары растопился липко.
Поет в ресторане нежная скрипка.

— О, где ты, о, где ты, мой братец древний?
Я все исходила земли, деревни.

И мой каблучок на асфальте черном
Оставил следы — не задернешь дерном.