Алексей Черных: Горловка. Девятьсот пятый

Ни выстрела не прозвучало

Со стороны бунтовщиков.

Зачах, истлел, растаял, умер

И до того неспешный бой.

Создатель что ли образумил

Иль вышло всё само собой?

* * *

Те, кто на станции остались –

Пятьсот несчастных человек, –

Устали и не возмущались,

Когда их выгнали на снег.

Спокойный внешне Угринович,

Шагами меряя перрон,

Лишь только слабо хмурил брови

Хотя был явно возбуждён.

За ним как тень ходил Корнеев,

Поёживаясь, морща нос, –

То ль от презрения к плебеям,

То ль от того, что крут мороз.

В задымленные помещенья,

Откуда запах бунтовства

Разил кислотным испареньем,

Они заглянули едва.

Брезгливо всех велели выгнать

Из станционных зданий вон,

Чтоб рассмотреть и чтоб постигнуть

Глупцов, чьё имя легион.

Тесня прикладными тычками

Безвольных, грязных бедолаг,

Солдаты, гнавшие их, сами

Тем свой же изживали страх.

Армейцы, выглядя устало,

Смотрелись звёздами судьбы

На «живописном» фоне вялой,

«Непрезентабельной» толпы.

Честь небольшая от победы

Такого жалкого врага.

И Угринович, видя это,

Молчал и нервничал слегка.

Рассматривая оборванцев,

Он понимал, что этот сброд

Едва ли представлял повстанцев,

Не тот пред ним стоял народ.

Скорее местное отребье,

Примчавшееся под шумок

От скуки, бедности, бесхлебья

Помародёрствовать чуток.

А вот дружины – отступили,

Борцы идейные – ушли.

Они солдат не победили,

И их осилить не смогли.

Остались мелочь и короста,

Что не сумела убежать.

Возможно, следует их просто

Чуть припугнуть и разогнать?

А также следует, наверно,

Перед разгоном тех ворюг

Заставить присягнуть на верность

России, вере и царю.

Так было сделано. Чумея,

Народ пел гимн и присягал.

«Послушайте! – шепнул Корнеев, –

А я б их так не отпускал!»

Пехотный капитан, сбиваясь,

Стал Угриновичу вещать,

Что, дескать, нужно негодяев

Всех непременно задержать.

«Неблагодарное занятье…

У нас не так уж много сил,

Чтоб посадить и охранять их? –

Так Угринович говорил. –

Что будет, если инсургенты

Опомнятся и соберут

Своих сторонников? Моментом

Они нас попросту сметут.

Давайте побыстрей закончим

Наш балагано-маскарад,

И вон из Горловки. Чтоб к ночи

Отсюда удалить отряд».

* * *

И через час уже, – заставив

Покинуть станцию народ,

Отряд садился в поезд, сбавив

Своей победы оборот.

Казачья сотня поспешила

Ретироваться в свой удел.

Страстей кипение остыло,

Посёлок быстро опустел.

Шок от случившегося, может,

Людей и сдержит до утра.

А далее – как бог положит –

Начнётся «смутная пора».

Так думал Угринович, глядя

Как исчезает позади

Лихая Горловка в наряде

Навьюженного конфетти.

Огни пожаров было даже

Пургой беснующей не скрыть.

Был этот день кровав и страшен.

А мог ли он таким не быть?

P.S.Судьба других участников Горловского боя: капитанов Угриновича, Корнеева, пристава Немировича и прочих, кого советская историография не сильно жаловала в силу принадлежности их к противоположному лагерю, - автору не известна. Знаю, что впоследствии Угринович давал показания в суде, где ему в частности пришлось давать разъяснения, почему он отпустил арестованных бунтовщиков.

16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших.

Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев перед расстрелом рабочих Горловского машзавода

Весёлой радости в излишке

Дарует снежная зима,

Когда для каждого мальчишки

Найдётся развлечений тьма:

Игра в снежки, катанье с горки,

Забавная возня на льду, –

Веселье, крики и восторги

Слышны порою за версту.

Но этот год к обычным детским

Увеселениям додал

Подборку игрищ неважнецких,

Что взрослый мир наизмышлял:

Волненья, стачки, беспорядки,

Погромы, смута, мятежи, –

Таков он перечень некраткий

Умов броженья и души.

А детям что? Им часто в радость

И митингов базарный смрад

И романтическая сладость

От пыли первых баррикад.

Для них безумие погрома,

Испепеляющий пожар,

Угли разграбленного дома –

Нежданного веселья дар.

И наш герой Сергей Тоткало