Гарри Гордон - Птичьи права

Божья коровка лениво пасется
На банке консервов.
У продавца на руке нарисовано солнце
И написано «Север».

Мидии, мидии, мидии…
Нежно зовут виноград
Лидией и Изабеллою.

Крохотные слоны из крахмала — картошки
Смотрят глазками внутрь себя —
Склонность к самокопанию.

Мягко касаясь прилавков,
С глазами красавиц — кошки
Великолепно проводят
Свою воровскую кампанию.

Морковь, независимая, как Африка,
Как оранжевая республика,
На ней муравей во весь рост,

Неподалеку — киоск
И в нем сувенир
С изображением спутника.

Прыгают по булыжникам
Вылупившиеся из кулака деньги.

И снова по-прежнему смешивать краски,
И, острые руки уставив в бока,
Застыть и сощурить глаза по-татарски,
Воинственно пяля копье кадыка.

И день спозаранку неправильно зажил,
И лучшие краски черствеют, как хлеб,
И время, как пыльная рама пейзажа,
Ценнее всего в остальном барахле.

И эти гнедые цыганские кони,
И эти пристойные, трезвые сны…
А рядом, вне хлама, уже беззаконье
Горячей, как проповедь, ранней весны,

Когда лишь единая доля секунды
Грозит откровеньем, и ярким и старым,
На душу, на поле, где чисто и скудно
Лихие грачи налетят, как татары.

И нужно по-прежнему смешивать краски,
И дико глазеть, и болтать по-татарски…

Планета ночью замедляла ход,
Потом по-прежнему вращалась, а вокруг
Чуть наклоненных белых фонарей
Кружился снег моих ночных сомнений.
Взлетала в парке белая ворона,
Ломала ветки, над землей кружилась,
И уходила в гуси или в совы,
Как ей удобно. Это было ночью.

А утром шел обыкновенный снег,
На трубы падал, видимо, погреться,
И падал на зеленые трамваи,
И далеко просматривались люди,

Как на картинах Брейгеля. И я
Увидел — все благополучно в мире.
На подоконник голуби садились,
Глотать слова, идущие из сердца —
Поворковать. А серая собака,
В снег упершись худыми кулаками,
Смотрела него недоуменно.

А солнечное небо в декабре
Как лампа новая в старинном фонаре.

Зима покажет новые гравюры,
Я почитаю новые стихи,
Прохожий в шляпе серого велюра
Пойдет домой замаливать грехи.
И вот уже ни памяти, ни следа,
И наступает полная победа.
Как белый день в старинном фонаре.

Как лампа новая на письменном столе…

Первым в городе проснулся Иванов.
Бледный снег в окне на ниточке висел,
Репродуктор ничего не говорил,
Спал сосед и во сне, вероятно, лысел,
И смотрел с интересом сны, как кино.
Иванов сигарету курил.

Пока что никто ничего не сказал.
Сугробы, скрипя, заселили парк.
На окраине стоял самоваром вокзал,
И над ним поднимался пар.

Хрюкнул нетерпеливо большой чемодан:
Пора уже ехать на юг.
Иванов посмотрел — в стакане вода,
Он выпил ее всю.

А потом он долго ехал в такси,
И невыспавшийся шофер охотно молчал.
А потом паровоз, удила закусив,
Громким голосом закричал…

На склонах отдыхала лебеда,
Кустарник полусонно лепетал,
Закрыв глаза. Свободна и легка
Писала слово детская рука,
О том что воздух светел и высок,
И паутина села на висок,
И в первой половине сентября
Перебесились теплые моря.

Пришла пора рассматривать следы,
Оставленные нами у воды.

Сентябрь набирает холод,
И, безнадежно шелестя,
Он, словно бабочка, приколот
Булавкой длинного дождя.

Худой, печальный, сумасшедший
Петух орет на поздний вечер,
И старческие слезы льет,
И землю мокрую клюет.

Мы поселились на окраине,
Где окна холодом задраены,
Где узкий мостик в пол доски…

Леденец, оборванец, любимец, промокший башмак,
Под обычным дождем я теряю свои очертанья,
И текут по лицу, и толпятся в оглохших ушах
Сочетания слов, человеческих снов сочетанья.