Гарри Гордон: Птичьи права

Но, наконец, пора настала,
Закат поджег кирпичный цоколь,
И дядя заглянул устало
В свое красивое лицо.

Мой дядя бритву отложил —
Он победил, затем и жил.

Слепые щупали павлина.
Слепые радовались птице —
Изгибам линий, клюву, мясу,
И только перья, только перья
Великолепные павлиньи
Им ни о чем не говорили.
Слепые радовались мясу,
Рябые лица стали сразу
Сиять, как у павлина перья.

Павлин по птичьему двору
Гулял, и ел, и цвел обильно.
Его собратья по перу,
Сказать по правде, не любили.
Они считали, что безвкусен,
Что он позорит облик птичий…
Презрительно глядели гуси
В своем фаянсовом величьи,
А он съедобен был и прост,
Он ни шутом, ни фатом не был,
Он был из мяса, только хвост
Соперничал с вечерним небом.
В пернатом небе звезды стихли,
И он, бессмысленно робея,
На импозантные затылки
Женоподобных голубей
Смотрел, и думал об одном,
Не сложно думал и не длинно:
— Неужто лишь слепым дано
Увидеть красоту павлина.

Как мелодична моря поступь,
Как элегичен моря вой.
И птичья мелочь роет воздух,
И над несладкою халвой
Обрывов — пакостные мухи
Жужжат и гадить норовят.
И пушки с пристани палят,
И кораблю пристать велят,

И пристает корабль послушно,
И капитан лицо и уши
Умывши, на берег сошел,
И вслед за ним его команда,
И запах пагубный помады
Стирает волю в порошок.
Приморские походки женщин
Укачивают моряков.

Смех женщин так похож на жемчуг —
Нырнул за ним и был таков.
На берегу моряк закован
В кольчугу частых обручений.
Он в море, чистом и огромном,
Не ведает земных забот:
Он испражняется за борт,
И на заду его укромном
Играет отраженье вод.
Он жить готов, он петь готов,
И каждый день потехи для
Он убивает трех китов,
На коих держится земля.
По морю плавают медузы,
Слесарничают крабы в скалах,
И улыбаются дельфины,
Подмигивая маякам.
И капля в море — капля в море,
И судно в море — капля в море,
И море в мире — капля в море,
А море в море — океан.
Мы верим парусам, торчащим
Средь ругани, труда и пенья,
Но если море — это чаша,
То чаша, полная терпенья.

О, мы горды, у нас характер,
И нам плевать на моря гул,
А море собирает факты,
И топит нас на берегу.

Лягушка по морю плыла,
Она в отчаяньи была.
А чайки квакали над ней,
А крабы замерли на дне.

Лягушка вспоминала, мучаясь,
Родной реки родную грязь,
А рядом плыли по-лягушачьи
Мальчишки, весело смеясь.

Ей виделись ее сородичи,
Кувшинки, над водой лоза,
И закрывала она с горечью
Свои соленые глаза.

А это море так опасно,
В нем только даль, в нем только стынь.
И так убийственно прекрасна
Его просоленная синь.

Тяжелая земля спала на трех китах,
И высоко, посередине ночи
Страдал комар, да безутешно так,
Как будто сам не знал, чего он хочет.

Тумана сгусток, ящерицы бред,
Страдал комар, слоняясь по долине.
Так, может быть, страдает в ноябре
Случайный запах высохшей полыни.

Приснившееся Богу существо,
Живущее на свете без причины,
С рожденья ощутившее кончину,
Страдание он сделал ремеслом.

Не знал, не ждал, не верил, не любил,
Лишенный крови, родины, заботы,
Для одиночества ничтожным слишком был,
И слишком легковесным для свободы.

Страдал комар над миром теплых тел,
И бесконечно малого хотел.

Он руки на груди сложил,
Под головой кизяк.
Стучались долгие дожди
В иссякшие глаза.

Потом ушли, устав кропить
Глухую немоту,
И воробей слетел попить
Из лужицы во рту.

Он воду пил, как из ведра,
Спокойный воробей,
Чирикнул «жив,» и клюв задрал,
И ускакал себе.

А тот был виден далеко,
Был, как младенец, бел,
С обсохшим птичьим молоком
На голубой губе.

Звуки цвета,
Света запах
Бьют в глаза
И сводят челюсть,
Помидоры на весах,
Словно девки на качелях.
Они пьянят и рвут зрачки
Как кровь, как плащ тореадора,
И разъяренные бычки
Бросаются на помидоры.
И флегматичная макрель
Теплом тяжелым плавит кафель,
И, стойку пламенно облапив,
Исходит соком сельдерей.
О, неизменность ритуала,
Железо гирь, монеты медь…
Уравновесить плоть с металлом, —
Кому удастся так суметь!