Гарри Гордон: Птичьи права

Грозен старик Посейдон, не велит пустяком заниматься.
Землю колеблет он, брызгами чаек стреляет,

Не ведает одного: пока существуют внуки,
Будет кому на земле погибших друзей хоронить.

Рушатся обрывы, известняк крошится,
Горько пахнет вечером белая полынь.
Человек скучает, не может решиться:
Что же делать прежде — вымести полы,

Починить калитку, отварить картошку,
Посидеть подумать, передать привет…
Ах, пишите письма, потому что тошно,
Тошно есть картошку, если писем нет.

Ах, полы метите, потому что ветер
Задувает в щели мусор и песок.
Потому что рухнул, верьте иль не верьте,
Тот обрыв, где пели и кустарник сох.

Ах, да почему бы вам не сделать веник,
Веник из полыни, белый и большой,
Вы бы этим веником, ах, в одно мгновение
Подмели и в доме бы стало хорошо…

В сарае мышь тасует карты,
Глаза бессонны и красны.
Глухие штормы и накаты
За окнами тасуют сны.

И не уснуть. И мир огромен,
И муха тычется в висок…
Как пассажиры на перроне
Томятся чайки. И песок

Крошится под ногами чаек,
И шорох носится в кустах.
Уходят волны, не причалив,
И не приходят поезда.

Ночь бесконечна. Тьма и сырость.
Лишь загорланит во весь дух
Какую-то — особой силы —
Волну почуявший петух.

Войдите, светлый человек,
Вот здесь порог, не ушибитесь,
И улыбнитесь, улыбнитесь
Стакану чая и халве.

Скрипит под стулом половица,
На подоконник сядет птица
И твердым клювом о стекло
Начнет застенчиво стучать.

И мы обрадуемся птице
Как поводу разговориться,
И не придется нам скучать.

И мы заговорим о лесе,
О том, о сем, и ни о чем…
А птица выстукает десять
И вдруг окажется сычом.

И ночь предстанет перед домом
Сычу ответив на кивок,
И запахом тепла ведомый
Придет под окна серый волк,

И мы посмотрим друг на друга.
Сверчок отыщет пятый угол
И затоскует до утра…
И вы промолвите: — Так поздно,

Я ухожу, пока не поздно,
Прощайте, дома ждет жена.
И за калиткой дрогнет воздух,
И вновь сомкнется, как стена.

На нашей улице огонь.
Соседи жгут сухие листья,
Метлой метут, чтоб было чисто,
Не оставляют ничего.

Так много листьев накопилось.

Вот где-то лампочка разбилась,
Нестрашный выстрел, звон стекла,
Стук закрываемой калитки,
Слюдой дорога затекла,
На винограде след улитки,
И в дыме — запахи борща,
И сырость мытой винной бочки.

Здесь делают вино сообща,
И выпивают в одиночку.

А осень зреет не на шутку.
Деревья, словно звери, чутки,
Дрожа, отряхивают листья,
Отчетлив дальний разговор,

И ходит, ходит в каждый двор,
Худая, тявкая по-лисьи,
Собака в поисках добра,
А может, своего двора.

На пустырях светлеют лужи,
В них гибнет давняя гроза,
И зябнут лапки у лягушек
И очень чешутся глаза…

Лампа гасла и коптила.
В этот час по всей Руси
Керосина не хватило.
Долго дождик моросил.

В этот час по всей долине
Полиняли ковыли.
Навсегда размокло в глине
Птичье имя «каолин».

Растекшись по бездорожью,
Молча сгинуло в грязи.
Стекла исходили дрожью, —
Долго дождик моросил.

Пробираясь к дому, пячусь —
Что ни лужа — водоем.
В рукаве набухшем прячу
Имя теплое твое.

Под вечер волны разбежались,
Теряет море синеву,
Пчела, поспешно плод ужалив,
Свалилась, мертвая, в траву.

Теряют цвет песок и камни,
И вот, лишенное огня,
Пустое солнце в воду канет
Пчелой, ужалившей меня.

И, помолчав на все лады,
Уходит море. Осторожно
Меня одаривая дрожью,
И чистотой своей воды.

Я выбрал место до утра
На берегу крутом,
Средь пыльных посторонних трав
Под горестным кустом.

Лежал на ржавом берегу
И в темноте белел,
И слышал прошлогодний гул
Ушедших кораблей.