Константин Ваншенкин - Примета

Их слов протяжный отзвук
Пропал вдали и стих…
Но в долгих зимах острых
Живым остался стих.

Пчелы этой взяток,
Печи этой хлеб…
«Позвольте, нельзя так.
Талант ваш нелеп».

Высокое небо,
Крутая стезя.
В таланте — все лепо,
Таланту — все льзя.

Для писателей
Серьезных умных книг
Обязателен
Внезапный острый миг

Возвращения
К начальному добру,
Отвращения
К бумаге и перу.

И после кратковременной заминки
Друзья, кто группкой, кто по одному,
Поехали — поминки не поминки,—
Но все-таки отправились к нему.

Еще не знали многие — до стона!
…Звонкам обычным не было числа.
Дочь, поднимая трубку телефона,
Всем говорила: — Мама умерла…

Ей было лет четырнадцать в ту пору,
И поражало сразу, что она,
Ища в отце привычную опору,
Была, возможно, более сильна.

Та детская пугающая сила,
Таящаяся в недрах естества,
С которою она произносила
Немыслимые, кажется, слова.

Сидели средь табачного угара,
Внезапных слез и пустяковых фраз,
И вздрагивал, как будто от удара,
Отец, ее услышав, каждый раз.

Друзья его второй жены,
Смеющейся по-молодому,
В ее глазах отражены
И стать хотят друзьями дома.

Скажи мне, кто твой друг, а я
Скажу, кто ты… Он не был резок,
Но в грозных волнах бытия
Ему мешал такой привесок.

И сердцу были не нужны
Посередине лихолетий
Друзья его второй жены,
А в скором времени и третьей.

Нас учили лучшие умы —
И не заикаться,
Чтобы от тюрьмы да от сумы
В жизни зарекаться.

Впрочем, даже горькая беда
Может в бездну кануть.
Все-таки не все, не навсегда
Сохраняет память.

После встреч с тюрьмой или сумой
Можно разогнуться…
В старости со старостью самой
Нам не разминуться.

Станете такими же, как мы,
Доживя до срока…
Что там — от тюрьмы да от сумы,—
От того зарока!

В дубовых, много видевших, стенах —
С чего, не знаю, вспомнилось про это
Я был когда-то на похоронах
Прекрасного российского поэта.

Народу было мало. Почему?
Ведь он считался классиком, похоже.
Я сам, сказать по правде, не пойму.
А кто там был, почти не помню тоже.

Хотя потом у Слуцкого прочел,
Что были сестры этого поэта,
Учительницы отдаленных школ,
Проехавшие, кажется, полсвета.

В цветах и хвое красный гроб тонул
Посередине траурного зала.
Сменялся равномерно караул,
А сверху тихо музыка звучала.

Впоследствии торжественно пропет,—
Немало миру шумному поведав,
Лежал в гробу измученный поэт,
В себя вобравший нескольких поэтов.

Из нежности был соткан этот путь
С приправой из иронии и соли.
Чтоб сверху на умершего взглянуть,
Я медленно взошел на антресоли.

И сразу на пюпитре скрипача
Увидел ноты «Похороны куклы».
И так обидно стало сгоряча,
Что краски дня холодного потухли.

Ушел, толкнув увесистую дверь.
Троллейбусные вспыхивали дуги…
Но это было — думаю теперь! —
Как некий жест, вполне в его же духе.

Всероссийской эстрады жемчужина,
Что вам души сжигала дотла,
Оказалась в тот вечер простужена
И, естественно, петь не могла.

И в гостинице, ставшею сотою
На гастрольном пути у нее,
Полоскала календулой с содою
Драгоценное горло свое.

А над всеми концертными залами,
Что в пространстве сияли светло,
За огнями большими и малыми,
Деревенское детство текло.

А потом заводская окраина,
Где гитара звучит у ворот,
И душа ею сладко отравлена
И навеки взята в оборот.

Разумеется, речь не о старости,—
Впереди еще длительный путь,—
А о той подсознательной жалости.
Что прошедшего нам не вернуть.

Отражение звездного купола
Попадало на стекла окна.
В шарф мохеровый плечики кутала
В этом люксе огромном она.