Константин Ваншенкин - Примета

Заупрямилась, но вдруг,
Потянув за белу руку,
Силой вытянули в круг,
И пошла, пошла по кругу.

И уже зарделась вся
Перед взорами иными,
Груди крупные неся,
Тяготясь отчасти ими.

На темной лестничной площадке,
Как на площадке тормозной,
Свои особые порядки,
И пахнет дымом и весной.

Летит сквозь ветви даль живая,
И противоположный дом
Сквозит, все больше отставая,
И вскоре видится с трудом.

Проснулся средь ночи и глянул в окно.
Такого тумана сквозит полотно,
Что даже не видно ближайшего дома,
Лишь свет фонаря на земле как солома.

Вновь что-то нарушилось в этой игре:
Машины соседей стоят во дворе,—
У каждой из них постоянное место…
Но — «скорая» возле второго подъезда.

Пока вы там, в тиши квартир,
А время близко к трем,
Мы подметаем этот мир
И мокрой щеткой трем.

Еще висит туманов дым,
Еще листва в росе.
Мы приготовить вам хотим
Его во всей красе.

Мы этот ранний мир трясем,
Совсем как половик.
Согласен с нами он во всем,
Он к этому привык.

Прошедших лет широкий бег,
И быстрых дней полет…
Мы отгребаем мягкий снег
И скалываем лед.

Фургоны с хлебом. Тишина.
Еще совсем темно.
За светом первого окна
Зажглось еще окно.

Ведь кто-то должен раньше встать,—
Так вечно будет впредь,
И так всю жизнь вставала мать,
Чтоб завтрак вам согреть.

Снова стирка — бабье дело
(Извини меня, местком!).
Вон ты как помолодела,
Приспособясь над мостком.

Брус хозяйственного мыла.
Речка, пена, пузыри…
Если что тебя томило,
Все забылось до зари.

Разогревшись («Кофту скину!»)
И расслабившись чуть-чуть,
Как тебе приятно спину
Осторожно разогнуть.

Полоскать, закончив стирку,
Начинать опять с азов
И рубахи брать за шкирку
Из наполненных тазов.

Городская жарища
Навалилась, давя и слепя.
И желают жилища
Все ненужное сбросить с себя:

Раскаленные крыши,
Да и самые стены — к ногам.
Но лишь окна бесстыже
К неизвестным зовут берегам.

Освещенные окна —
Главным образом тем, кто впотьмах,
Сообщают охотно,
Что сейчас происходит в домах.

Но смотреть на них даже
Любопытный и то не хотел.
Как на юге, на пляже,
На скопленья бесчисленных тел.

Все достаточно пресно,
И, из дома ступив на балкон,
Видеть неинтересно
Дивный ряд этих голых окон.

В сумеречном мире заоконном
На скамейках вспышки папирос.
Как прожектора над стадионом —
Свет осенних кленов и берез.

И при их волшебном ровном свете
Посреди московского двора
Хочется продлить мгновенья эти.
Но иная близится пора.

Бесконечная усталость.
Пот , катящийся с виска.
Мало времени осталось
До финального свистка.

Был я молод, бегал вволю,
Так и шастал как челнок
По размеченному полю,
Не жалея сильных ног.

А встречали! — как министра.
Уважительно до слез.
Операцию мениска
Я еще не перенес.

Тренированное тело
Тоже к сроку устает.
Пусть все это пролетело,
Но во мне оно поет.

Вот судейская сирена
У судьи уже во рту.
Лужниковская арена
Отступает в темноту.

Может быть, не всем заметны
В тишине, на склоне дня.
Но отдельные моменты
Были в жизни у меня.

Гора, стоящая торчком,
Раскрутка серпантина,
И степь, упавшая ничком
Перед отважным новичком,—
Вот общая картина.

Велосипедный низкий руль,
Трясущаяся рама.
Бетон, щербатый как от пуль,
И два — на память — шрама.

Велосипедное седло.
Взамен стремян — педали…
А на душе еще светло
И никакой печали.

Мощно сплюснуто переносье.
…В чем себя он ни прояви,
Сквозь любое многоголосье
Голос гонга гудит в крови.