Уильям Шекспир - Поэмы и стихотворения

"О дочь моя! — старик Лукреций в муке
Взывал, дрожа. — Та жизнь, что отняла
Ты у меня, — моей она была!
Родителей бессмертье — дети, внуки…
Где буду жить, коль ты уж умерла?
Не тот исход природа обещала.
Конец для нас — преемникам начало.

О зеркало разбитое! Недавно
В нем старость обновлялася моя!
Померкло отражение, и я
В нем свой скелет увидел явно.
Ты сорвала всю радость бытия
С своих ланит, и умер без возврата
Мой прежний лик, сиявший в них когда-то.

О время! Прекрати свое теченье,
Когда нам суждено переживать
Погибель сильных, слабых продолженье.
Лишь старым пчелам надо умирать,
А юным — жить. Воскресни, образ милый!
Не я, а ты заплачешь над могилой!"

Но Коллатин как бы от сна очнулся.
Лукреция он просит дать ему
Излить всю скорбь и горе одному.
Без чувств на труп упал он и коснулся
Лицом потока крови… Смерти тьму
Познал на миг. Но скоро ожил снова,
Чтоб мстить за смерть Лукреции сурово.

Глубокое отчаянье сковало
Его язык, но жгучих слов поток
Власть немоты и горя превозмог.
Слова текут, но звуки их нимало
Не облегчают сердца от тревог.
Они звучат стремительны, невнятны,
Страданием полны и непонятны.

Лишь иногда сквозь зубы вдруг прорвется —
"Тарквиний!" Он как будто растерзать
Стремится имя подлое. Опять
Назад поток отчаяния льется…
Но хлынул дождь. Тогда отец и зять
Рыдают вместе, сетуя и споря:
Отец иль муж несчастные от горя?

Тот и другой зовут ее своею.
Но что мертво, тому возврата нет.
"Она моя!" — кричит отец. — "Нет, ею
Я обладал!" — звучит ему в ответ. —
Здесь скорбь моя, и право, и завет!
Да будет мною оплакана кончина!
Вся скорбь о ней — отрада Коллатина".

"О, — возгласил отец. — Я жизнь ей вверил —
Она ее так рано прервала
И поздно". — "Ах, она моей была!" —
Воскликнул муж. "Сокровище доверил
Я ей одной — она его взяла.
Супруга!" — "Дочь!" — Стенанье наполняло
Всю комнату, и эхо в ней рыдало.

Но вот при виде скорби их ревнивой,
Извлек кинжал из страшной раны Брут.
Воспрянул ум, живой и горделивый.
Он понял важность тягостных минут
И встал меж них. Не острый римский шут,
Служивший всем, как при дворце забавой,
А гордый рыцарь с речью величавой.

Чтобы прервать печальных слов потоки,
Он сразу сбросил маску шутовства,
Скрывавшую искусно ум глубокий.
"Встань, римлянин! — звучат его слова. —
Я, жалкий шут, хочу без хвастовства
Вернуть твой ум, и опытный, и гордый
К спокойствию и силе ясной, твердой.

О Коллатин! Ответь мне: разве горе
Смягчает горе? Рана — раны жар?
И разве нанося себе удар,
Ты за жену, погибшую в позоре,
Отмстишь? Все это слабость и угар.
Жена твоя была несправедливо,
Убив себя, — а зло осталось живо.

Восстань, отважный римлянин! Слезами
Не расслабляй души своей! Склони
Со мной колена здесь перед богами:
Да разрешат всесильные они
Избавить Рим, несчастный в эти дни,
От грязного и мерзостного сора
Руками, на которых нет укора!

Клянуся Капитолием и кровью
Поруганной, и небом голубым,
И солнцем, полным жизнью и любовью,
Законами, которым верен Рим!
Клянусь душой Лукреции и им —
Ее ножом кровавым — мстить жестоко
За смерть жены, не ведавшей порока!"

И, в грудь себя ударив, в подтвержденье
Поцеловал кинжал кровавый он.
И тот обет был всеми повторен
И, совершив коленопреклоненье,
Вновь Брутом был обет произнесен;
И все его произнесли двукраты,
И клятвы мести дружной были святы.

И, выполнив обет свой величавый,
Они решили Риму показать
Лукреции погибшей труп кровавый.
И Рим решил Тарквиния изгнать;
И изгнан был, как подлый, низкий тат,
Навеки сын царя неумолимо
Из вечных стогнов царственного Рима.