Геннадий Алексеев - Стихотворения

Высокие деревья
появляются на холме.
Высокие деревья
спускаются по склону.
Высокие деревья
останавливаются в низине.

Гляжу на них с восхищением.

А в их листве
уже щебечут бойкие птицы,
а в их тени
уже кто-то расположился на отдых.

Но высокие деревья пришли ненадолго.
Постояв немного,
они уходят.

Бегу за ними,
размахивая руками,
бегу за ними,
что-то крича.
А их и след простыл.

Век буду помнить,
как приходили высокие деревья,
как они спускались по склону холма.
Век не забуду,
как они ушли,
унося с собой шебечущих птиц.

Это не ночь,
это не тьма,
это не фонарь на улице.

Стало быть,
это день,
Стало быть,
это свет,
стало быть,
это солнце над горизонтом.

Но если это так,
то открывайте дверь,
пора ее открыть —
всю ночь она закрыта.

Но если это так,
то распахните дверь,
и отойдите прочь —
пусть входит, кто захочет.

Если войдет ребенок —
прекрасно,
если вбежит кошка —
хорошо,
если вползет улитка —
неплохо,
если ворвется ветер —
не сердитесь.

Скажите:
— Ах, это ты! —
Спросите:
— Какие новости?

Все трое очень типичны:
храбрый рыцарь,
хитрый дьявол,
хищная смерть.
Рыцарь и смерть —
на лошадях.
Дьявол —
пешком.

— Неплохо бы отдохнуть! —
говорит дьявол.
— Пора сделать привал! —
говорит смерть.
— Мужайтесь, мы почти у цели! —
говорит рыцарь.
Все трое продолжают путь.

— У меня болит нога,
я очень хромаю! —
говорит дьявол.
— Я простудилась,
у меня жуткий насморк! —
говорит смерть.
— Замолчите!
Хватит ныть! —
говорит рыцарь.
Все трое продолжают путь.

Все-таки странно:
дочь ее, Елизавета,
вырастет дурнушкой,
а сама она — красавица писанная.

Я знаю,
что ее ждет,
но между нами широченная пропасть,
которую не перепрыгнуть.

И я кричу на ту сторону:
— Спасите!
Спасите Анну Болейн!
Она же погибнет!

Но ветер времени
относит мой голос
и какие-то испанцы
кричат из шестнадцатого века:
— К чертям!
К чертям Анну Болейн!
Пусть погибает!

Триста лет назад
я разозлился
и стал пиратом.
Плавал,
грабил,
убивал,
жег корабли.

Шпагой
выкололи мне глаз —
стал носить черную повязку.
Саблей
отрубили мне руку —
стал запихивать рукав за пояс.
Ядром
оторвало мне ногу —
стал ковылять с деревяшкой.

Но все грабил,
все убивал,
все злился.

Наконец
пуля попала мне точно в переносицу,
и я помер легкой смертью.
Привязали ядро
к моей оставшейся ноге
и бросили меня в море.

Стою на дне,
весь черный от злобы.
Рыбы нюхают меня,
но не жрут.

Стою и припоминаю,
из-за чего я разозлился.

Триста лет стою —
не могу припомнить.

Как известно,
Фридрих Барбаросса утонул в речке.

Кольчуга была тяжелой,
а Фридрих был навеселе.
И вот результат:
храбрый Фридрих Барбаросса
утонул в неглубокой речке.

Но все же
как могло случиться,
что отважный Фридрих Барбаросса
утонул в какой-то паршивой речушке?

Трудно себе представить,
что грозный, рыжебородый Фридрих Барбаросса
утонул в какой-то жалкой канаве!

Нет, просто невозможно себе представить,
что сам бесподобный Фридрих Барбаросса
утонул в какой-то грязной луже,
так и не добравшись до гроба господня!

Я еще не слышал чакону Баха,
и нет мне покоя.

Сижу в сквере на скамейке,
и какая-то бабка в валенках
говорит мне сокрушенно:
— Касатик,
ты еще не слыхал
гениальную чакону Баха,
это же великий грех! —

Подхожу к пивному ларьку,
встаю в очередь,
и вся очередь возмущается:
— Этот тип
не слышал
грандиозную чакону Баха!
Не давать ему пива! —
Выхожу к заливу,
сажусь на парапет,
и чайки кружатся надо мной, крича:
— Неужели он и впрямь
не слышал
эту удивительную чакону Баха?
Стыд-то какой!