Геннадий Алексеев - Стихотворения

Мальчик худенький
и остроносый.
Младенцы пухлые
и важные.
А я прсто смешон —
сколько же можно торчать на углу?

Но вот оно прибегает,
мое непутевое счастье, —
плохо причесанное,
с ненапудренном носом
и с ненакрашенными ресницами.
Так спешило,
что не успело прихорошиться.

Младенцы
дружно хлопают в ладоши,
а мальчик
вынимает из футляра свою скрипку
и с чувством
играет "Хабанеру" Саратасе.

Стою и едва не плачу
от музыки
и от
счастья.

Тряхнул я ствол мироздания
и звезды посыпались к моим ногам —
розовые
желтые
голубые
спелые,
сочные,
пахучие,
но все с острыми,
колючими лучами.
Пока рассовывал их по карманам
все руки исколол.

Завтра ночью
небо будет беззвездным —
можете убедиться.
А послезавтра
созреют новые звезды —
можете проверить.

Потрясите ствол мироздания,
и все звезды — ваши.

Только запаситесь рукавицами,
мой вам совет.

Звезда упала
прямехонько у моих ног.

Я подал ей руку.
Она поднялась,
отряхнулась
и потерла коленки локтями.

— Вы, кажется, ушиблись? —
спросил я.
— Нет, ничего, —
сказала она, —
не беспокойтесь, пожалуйста!
— А отчего вы упали? —
спросил я.
Звезда покраснела
и потупилась.

По ночам
над моим балконом
нависает ковш Большой Медведицы.

Возьмусь за ручку,
зачерпну немного звезд,
высыплю их на стол
и рассмотрю как следует.

Вот желтая,
вот зеленая,
вот голубая,
вот розовая,
а вот и фиолетовая —
такая красотка!

Соберу их в ладонь
и зашвырну обратно,
в ночное небо, —
пусть горят,
как горели.

А ковш Большой Медведицы
повешу на место.

Мне нравится
одна звезда.

Я подолгу глажу на нее
и иногда
машу ей рукой.

Но она не замечает меня —
она близорука.

Глядят
и не замечают.

А могли бы и заметить,
что я не так уж и прост,
могли бы разглядеть
мои высокие башни,
могли бы и увидеть,
что башни многоярусные,
могли бы и обнаружить,
что на каждой башне — часы,
могли бы и поинтересоваться,
почему все они спешат.

Глядят,
и ничего не понимают.
А могли бы и понять,
что я многобашенный.

Ведь это не шутка —
иметь столько башен.
Ведь это красиво,
что башни многоярусные.
Ведь это удобно,
что на каждой башне — часы.
Ведь это хорошо,
что все они спешат.
Ведь было бы хуже,
если бы они отставали.

Глядят,
поражаются,
возмущаются,
ужасаются.

А могли бы и полюбоваться
флюгерами на моих башнях,
могли бы и послушать,
как скрипят они
на ветру.

Бывают минуты,
когда душа разрывается на клочки.

Их собираешь,
кое-как склеиваешь
и ходишь с такой душой —
ведь новую-то
нигде не достанешь!

Но снова нахлынут роковые минуты,
и снова душа разлетится в клочья.

И снова,
сопя от усердия,
склеиваешь свою непрочную душу.

Так и живешь.

Из-за шторы
выглядывает маленький мальчик,
толстощекий веснусчатый мальчик, —
ему года два с половиной.
Кажется это я.

— Тю-тю! — говорю я себе.
— Тю-тю-тю! — говорю я себе.
— У, какой карапуз! — говорю я себе.
ущипнув себя за толстую щеку.
И мальчик прячется.

Приподымаю штору —
за ней стоит юноша,
очень знакомый юноша
с бледным серьезным лицом, —
ему едва исполнилось восеминадцать.

— Как ты молод! — говорю я себе.
— Черт подери, как ты молод! — говорю я себе.
— Ты просто не представляешь,
до чего ты еще молод! — говорю я себе
и опускаю штору.

Из-за шторы
выходит незнакомый старик
с морщинистым лицом.

— Погляди на себя, — шепчет он мне, —
вот тебе уже восемьдесят!

— Вы меня с кем-то путаете, — говорю я ему.
— Я вижу вас впервые! — говорю я ему.
— Я не желяю вас видеть! — кричу я ему
и прячусь за штору.