В вагоне
от людей, жары и вони
с каждой станцией дышать
все труднее и сдержать
раздраженье все труднее.
Поневоле сатанея,
злобой наливаюсь я
от прикосновений потных,
от поползновений рвотных,
оттого, что сам такой,
нехороший, небольшой.
(Но открою по секрету,
я – дитя добра и света.
Мало, Сашенька, того —
я – свободы торжество!
Вот такие вот делишки.)
Жлоб в очках читает книжку
про космических путан.
«Не стреляй в меня, братан!» —
слышится в конце вагона
песня из магнитофона.
И ничто, ничто, ничто,
и тем более никто
не поможет удержаться,
не свихнуться, не поддаться
князю этого мирка.
Разве что твоя рука,
теребящая страницы
«Бибигона», и ресницы
сантиметра полтора
минимум…
Уже пора
пробираться в тамбур, Саша.
Следущая будет наша.
Все. Выходим на перрон.
Приготовленный жетон
опускаем в щель. Садимся.
Под землей сырою мчимся.
Совершаем переход
на оранжевую. Вот
мы и дома, мы в Коньково!
Дождик сеет пустяковый
на лотки и на ларьки.
На тележках челноки
горы промтоваров катят.
И с плакатов кандидаты
улыбаются тебе.
И парнишка на трубе
«Yesterday» играет плавно.
И монашек православный
собирает на собор.
Девки трескают ликер,
раскрутив азербайджанца.
У бедняги мало шансов,
видно, Саша, по всему
уготовано ему
стопроцентное динамо…
Ой, гляди, в окошке мама
ждет-пождет, а рядом Том
Черномырдин бьет хвостом
(так его прозвал, Сашуля,
остроумный дядя Юлий).
Вот мы входим в арку, вот…
нас из лужи обдает
пролетевшая машина.
За рулем ее дубина.
Носит он златую цепь,
слушает веселый рэп.
Что ж, наверно, это дилер,
или киллер, Саша, или
силовых структур боец,
или на дуде игрец,
словом, кто-нибудь из этих,
отмороженных, прогретых
жаром нынешних свобод.
Всякий, доченька, урод
нынче может, слава богу,
проложить себе дорогу
в эксклюзивный этот мир,
в пятизвездочный трактир.
Ох, берут меня завидки!
Шмотки, хавчик и напитки,
и жилплощади чуть-чуть
я хотел бы хапануть.
И тебе из «Lego» замок.
И велосипед для мамы.
«Rothmans», а не «Bond» курить…
Я шучу. Мы будем жить
не тужить, не обижаться,
и не обижать стараться,
и за все благодарить,
слушаться и не скулить.
Так люби же то-то, то-то,
избегай, дружок, того-то,
как советовал один
петербургский мещанин,
с кем болтал и кот ученый,
и Чедаев просвещенный,
даже Палкин Николай.
Ты с ним тоже поболтай.
1993–1996
Конец
интимная лирика
1997–1998
Внимательный читатель заметит, а невнимательному я охотно подскажу сам, что большинство стихотворений, составивших эту книжку, резко отличаются от всего, что я публиковал до сих пор.
Дидактика предыдущих книг, искреннее желание сеять, если не вечное, то разумное и доброе, жизнеутверждающий пафос, сознание высокой социальной ответственности мастеров слова и т. п., к сожалению, уступили место лирике традиционно романтической, со всеми ее малосимпатичными свойствами: претенциозным нытьем, подростковым (или старческим) эгоцентризмом, высокомерным и невежественным отрицанием современных гуманитарных идей, дурацкой уверенностью в особой значимости и трагичности авторских проблем, et cetera.
С прискорбием должен отметить, что новая книга оказалось несвободна и от доморощенного любомудрствования – недостатка, столь часто служившего прежде предметом моих не всегда справедливых насмешек. В этой связи следует иметь в виду, что некоторые философские и культорологические термины употребляются мною не вполне корректно. Например, vagina dentata (зубастое влагалище) в контексте этой книги утратила свой общеупотребимый психоаналитический смысл и выступает в роли символа некой хтонической женственной стихии, извечно сражающейся с фаллогоцентризмом, который является (опять-таки в данном контексте) синонимом светлого аполлонического начала.
Естественно, я хотел бы объяснить эти неожиданные для меня самого метаморфозы объективными и уважительными причинами – социальными катаклизмами последних лет, необратимым падением социального статуса так называемой творческой интеллигенции, нормальными, хотя и печальными, психосоматическими возрастными изменениями, однако истинные основания столь постыдного ренегатства лежат, очевидно, гораздо глубже.
Мне остается надеяться, что снисходительный читатель простит мне угрюмство, малодушные укоризны и сварливый задор, а быть может, и извлечет некий полезный моральный урок из всего ниже приведенного.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу