Тимур Кибиров - Стихи

Я не знаю, к кому обращаюсь, —
то ли к Богу, а может, к жене…
К Миле, к Семе… Прости мне, прощаюсь…
К жизни, что ли? Да нет, не вполне.

Но пойми, ты же все понимаешь,
смерть не тетка, и черт мне не брат.
Да, я в это выгрался, но, знаешь,
что-то стало мне стыдно играть.

Не до жиру. Пора наступает.
Не до литературы, пойми.
Что-то пропадом все пропадает,
на глазах осыпается мир.

Ты пойми, мне уже не до жиру.
Наступа… наступила пора.
Обернулась тяжелая лира
бас-гитарой кабацкой. Пора.

Ах ты, литературочка, лапушка,
Н. Рубцов, Д. Самойлов и я.
Так лабайте под водочку, лабухи.
Распотешьте купчишек, друзья!..

Помнишь, в фильме каком-то эсеры
разругались, и злой боевик
сбил пенсне трусоватому Штерну,
изрыгая презрительный крик:

«Ах ты, литературная секция!!»
Так дразнил меня друг Кисляков
в старших классах, и, руку на сердце
положа, – я и вправду таков.

Это стыдно – но ты же свидетель,
я не этого вовсе хотел!
Я не только ведь рифмы на ветер,
я и сам ведь, как дурень, летел!

Я ведь не в ЦДЛ собирался
порционные блюда жевать,
не для гранок и версток старался,
я, ты знаешь, я, в общем, спасать —

ну не смейся, ну хватит – спасаться
и спасать я хотел, я готов
расплатиться сполна, расквитаться
не словами… Но что, кроме слов,

я имею? И этой-то мелочью
я кичился, тщеславный дурак…
В ресторанчике, ах, в цэдээлочке
вот те фирменных блюд прейскурант —

и котлеточка одноименная,
за 2.20 с грибками рулет,
2.15 корейка отменная,
тарталеточки с сыром… Поэт!

Что, поэт? Закозлило?.. Пожалте
Вашу книжечку нам надписать!..
Пряча красный блокнотик под партой,
для того ль я учился писать?!

Ах ты, секция литературная,
отпусти ты меня, я не твой!
Ах ты, аудиторья культурная,
кыш отсюда, не стой над душой!

Стыдно… «Здрасьте! Вы кто по профессии?» —
«Я? Поэт!» – «Ах, поэт…» – «Да, поэт!
Не читали? Я, в общем, известный
и талантливый, кстати…» – «Да нет,

не читал» – «А вот Тоддес в последнем
«Роднике»…» Но клянусь, не о том
я мечтал в моей юности бедной,
о другом, о каком-то таком,

самом главном, что все оправдает
и спасет!.. Ну хоть что-то спасет!
Жизнь поставит и смерть обыграет,
обмухлюет, с лихвою вернет!

Так какая же жалкая малость,
и какая бессильная спесь
эти буковки в толстых журналах,
что зовутся поэзией здесь!

Нет, не ересь толстовская это,
не хохла длинноносого бзик —
я хочу, чтобы в песенке спетой
был всесилен вот этот язык!

Знаю, это кощунство отчасти
и гордыня. Но как же мне быть,
если, к счастью – к несчастию – к счастью,
только так я умею любить?

Потому что далеко-далеко,
лет в тринадцать попал в переплет,
фиолетовым пламенем Блока
запылала прыщавая плоть.

Первых строчек пьянящая мерность.
Филька бедненький был не готов,

чтобы стать почитателем верным
вот таких вот, к примеру, стихов:

«Этот синий таинственный вечер
тронул белые струны берез,
и над озером… Дальше не помню…
та-та-та-та мелодия грез!»

И еще, и еще вот такие…
Щас… Минутку… «…в тоске роковой
попираю святыни людские
я своей дерзновенной ногой!»

Лет с тринадцати эти старанья.
Лет в пятнадцать – сонетов венки.
И армейские пиздостраданья —
тома на два сплошной чепухи.

И верлибры, такие верлибры —
непонятны, нелепы, важны!
Колыханье табачного нимба.
Чуткий сон моей первой жены.

И холодных потов утиранье,
рифмы типа судьбе—КГБ,
замирания и отмиранья,
смелость—трусость, борьбе—КГБ.

Но искал я, мятежный, не бури,
я хотел ну хоть что-то спасти…
Так вот в секцию литературную
я попался… Прощай же. Прости.

Вот сижу я и жду гонорара,
жду, что скажут Эпштейн и Мальгин…
Лира, лира моя, бас-гитара,
Аполлонишка, сукин ты сын!

Ничего я не спас, ничего я
не могу – все пропало уже!
Это небо над степью сухою,
этот запах в пустом гараже!

Мент любой для спасенья полезней,
и фотограф, и ветеринар!
Исчезает, исчезло, исчезнет
все, что я, задыхаясь, спасал.