Елена Крюкова - Зимний Собор

Снег плечи целует. Снег валится в грудь. А я – ему в ноги валюсь,
Байкалу: зри, Отче, окончен мой путь. И я за тебя помолюсь.
Култук патлы сивые в косу плетет. Лечила людей по земле…
Работала яро!.. – пришел мой черед пропасть в лазуритовой мгле.
И то: лазуритовы серьги в ушах – весь Ад проносила я их;
Испод мой Сибирской Лазурью пропах на всех сквозняках мировых!
Пургой перевита, костер разожгу. Дрожа, сухостой соберу
На Хамардабанском святом берегу, на резком бурятском ветру.
И вспомню, руками водя над костром и слезы ловя языком,
И красные роды, и дворницкий лом, и холм под бумажным венком,
И то, как легла уже под товарняк, а ушлый пацан меня – дерг! –
С креста сизых рельс… – медный Солнца пятак, зарплаты горячий восторг,
Больничье похлебок, ночлежье камор, на рынках – круги молока
Январские… – и беспощадный простор, дырой – от виска до виска!

Сибирь, моя Матерь! Байкал, мой Отец! Бродяжка вам ирмос поет
И плачет, и верит: еще не конец, еще погляжусь в синий лед!
Поправлю в ушах дорогой лазурит, тулуп распахну на ветру –
Байкал!.. не костер в снегу – сердце горит, а как догорит – я умру.
Как Анну свою Тимиреву Колчак, взял, плача, под лед Ангары, –
Возьми ты в торосы, Байкал, меня – так!.. – в ход Звездной ельцовой Икры,
И в омуля Ночь, в галактический ход пылающе-фосфорных Рыб,
В лимон Рождества, в Ориона полет, в Дацан флюоритовых глыб!
Я счастье мое заслужила сполна. Я горем крестилась навек.
Ложусь я лицом – я, Простора жена – на стылый опаловый снег.
И белый огонь опаляет мне лик. И тенью – над ухом – стрела.
И вмиг из-за кедра выходит старик: шьет ночь бороденка-игла.

…звезды сыплют кресты на черную епитрахиль…

И он, запрокинув кадык, жадно пьет, а после – глядит на меня,
И глаз его стрелы, и рук его лед нефритовый – жарче огня.
И вижу: висит на бедре его меч, слепящий металл голубой.
О снег его вытри. Мне в лед этот лечь. Но водки я выпью с тобой –
С тобой, Гэсэр-хан, напоследок, за мир кедровый, серебряный, за
Халат твой монгольский в созвездиях дыр, два омуля – твои глаза,
За тот погребальный, багряный огонь, что я разожгла здесь одна…
За меч, что ребенком ложится в ладонь, вонзаясь во Время без дна.

СМЕЩЕНЬЕ ВРЕМЕН

Два Ангела, и я меж них.
Один из них – отец.
Другой
Не знаю кто. Из ледяных
Ресниц – встает огонь дугой.

Два Ангела, и я меж них.
Ведут мя под руки. Куда?!
На небо не берут живых.
О, значит, я уже – звезда.

Я наряжать любила ель.
Звездой – верхушку украшать.
А коль любовная постель –
Любила, руку взяв, дышать

В ладонь.
Любила в холода
Я в шапке лисьей – меж толпы
Свечой метаться… жечь… Куда
По тверди вы, мои стопы?!..

Я жизнь кусала, как еду.
Я жизнь пила, как бы вино.
Куда я, Ангелы, иду?!
Там страшно. Люто. Там темно.

И руку мне отец – в кулак.
И тот, другой, мне пальцы – в хруст.
Один бедняк. Другой бедняк.
Неопалимый яркий куст.

Рванусь и захриплю: “Пусти!..”
…Чертополох, репей – в горсти.

И слева Ангел – лоб в ладонь.
И справа Ангел – зарыдал.
………………………………….

…Два нищих греются: огонь.
Два пьяных: хлеб Господь подал.

БЕЛЫЙ ШАНХАЙ

Я на шанхайской улице стою.
Я продаю задешево мою
Немую жизнь – сушеней камбалы.
Ах, губки яркие – сердечком – так милы.

Возьми меня!.. ты, рикша Лю Су-чан.
Я русская. Меня положишь в чан –
И будет жир, и добрая уха.
Слез нет. Щека безвидна и суха.

Я путаюсь: Шанхай и Вавилон…
Париж… Марсель… и Питер ледяной…
Ах, все они, кто был в меня влюблен,
Давно, давно под черною землей.

А я – навек осталась молода!
Шанхайский барс на шее у меня!
Ты, рикша, прочь! Иди-ка ты сюда,
Сын Императора, сын Синего Огня.

Ты, мандарин…
…на улице, в пыли,
В подвале, в подворотне, – на глазу
Бельмо, – собака, Дрянь Всея Земли,
К тебе – на брюхе – я – не поползу.

Пускай я сдохну. Я глухонемой
Слыву меж китайчат. Веду домой
Того, кому мой срам продать могу.
Рисуй, мальчонка, иероглиф мой
Ножом – на белом, как спина, снегу.