Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Там всё чешуйчато­алмазно,
Там всё беззвучно, как в гробу,
Прожорливо и несуразно,
Там жемчуг радужный в зобу.

Чем глубже, тем всё необычней
Глаза и очертанья скул,
И кажется мне всё привычней
Пила зубчатая акул.

И кажется мне, что однажды
Я жабрами и сам дышал,
Не чувствуя духовной жажды,
И инфузорий пожирал,

Иль холодцом зыбился странным,
Прозрачным, как живой хрусталь,
И волны с грохотаньем бранным
Меня несли куда­то вдаль.

Я это помню, и что Ангел
Я был в сияющем раю,
Пока еще в высоком ранге
Стоял за божеством в строю.

Потом, как лучик межпланетный,
Я в моря чешую попал.
Да, я совсем, совсем безлетный,
Я вечность целую страдал.

Как много звезд, и как они прекрасны,
Все самокатный, радужный жемчуг,
Но как они трагически напрасны,
Какой внушают роковой испуг!

Нет им числа! Песчинок меньше в Гоби
Или в Сахаре, чем лучистых звезд,
Покойников истлевших меньше в гробе,
Вселенная – пылающий погост!

Глядишь, и сердце жутко расширяется,
И скоро нет тебя уже совсем.
Ты – озеро, где небо отражается,
Ты – Сфинкс в пустыне, недвижим и нем.

В твоем мозгу кружится Андромеда,
В твоей душе все Млечные Пути,
И Духа чистого в тебе победа,
И некуда тебе уже идти!

Я живу совсем без тела,
Словно заревой петух.
Нет уж для меня предела,
Я давно бессмертный дух.

Сверху белые гондолы,
Полные таких же душ,
Снизу бархатные долы
И угрюмый Гиндукуш.

Всюду бездны, всюду звезды,
Всюду мировая пыль,
Необъятные погосты
И зыбящийся ковыль.

Только крыши Гиндостана
Да хребты пустынных гор,
Только волны океана
Да умерших странный взор.

Облака для них – гондолы,
Что как лебеди плывут
Через горы, через долы, –
Души, как пары, живут.

Только скоро в колыбели
Где­нибудь я вновь проснусь:
Нужно, чтоб поэты пели,
Колыбели я страшусь!

В моем мозгу разбушевалась буря,
И я хожу по планкам корабля,
Кружащуюся голову понуря
И, как монах, неистово моля

Всевышнего о чаше вдохновенья.
И концентрически идут круги
Из головы моей, как от паденья
Булыжника по омуту тайги.

Всё шире, шире, до звезды вечерней,
До Млечного в безбрежности Пути,
И уж следов от Яви нет пещерной,
И червяка больного не найти.

Люблю я это головокруженье,
Невольный, сладкий, старческий склероз:
Всё чаще он дает мне вдохновенье
И на чело венец пурпурных роз,

Как будто на пиру я у Нерона
С амврозией в кратере золотом...
И плещет в голове моей Гаронна,
И в мантии я с вышитым крестом,

Как трубадур, как храбрый крестоносец,
И невозможное возможно вдруг,
И Смерть меня, как синий цветик, косит,
И жизненный давно замкнулся круг.

Я копошусь, как жалкий червь двуногий,
Но авангард искрящихся кругов
Давно к деснице создающей Божьей
Приник в отчизне необычных слов!

Когда средь площади огромной,
Где сонный плещется фонтан,
На месяц я гляжу бездомный,
Мне грезится привал цыган.
Привал цыган в степи понтийской
Близ Аккермана где­нибудь,
С старухой у костра пифийской,
Склонившей голову на грудь.
И степь вокруг, некрополь древний,
С серебряным вверху серпом.
Безмолвные вокруг деревни
С церковным меловым столпом.
И мертвый глаз меж звезд­горошин
Наводит на душу столбняк,
И, пеньем ведьмы огорошен,
Мерцаю сам я, как светляк,
Мерцаю, как огонь болотный,
Не веруя в грядущий день.
Исчез последний след животный,
Я тень, я черная лишь тень!

Мой череп пуст, как свод небесный пуст,
И в нем качается терновый куст.
И ветер воет, как в гробу упырь,
И вымер весь старинный монастырь.
Все под землей, вся братия моя,
И скоро в склеп спущусь за ними я.
Чужие, волчьи морды за стеной,
С ковчегом будто бы причалил Ной.
Меж маковок обугленных церквей
Поет еще, как прежде, соловей,
И по небу плывут еще суда
На парусах атласных, как всегда.
Но я за ними больше не несусь,
Я на крест распят снова, как Иисус,
Меня забыли с кедра смерти снять,
Знак вопросительный забыт опять.
И в голове, как в бочке без вина,
Музыка сфер мятущихся слышна.
И жду я, жду, как ждет наверно Бог,
Чтоб мировой обрушился острог,
Чтоб звезды выгорели, как костер,
Чтоб кончился безбрежности позор,
Чтоб время стало и Творца рука
Устала прясть небесные шелка,
Чтоб Вечность канула навек в Ничто,
Чтоб не глядел в безбережность Никто.