Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Я иду тропинкой узкой,
Заячьей иду тропой,
Разговаривая с кузькой,
Что упорно, как слепой,
Лезет в колосок пшеницы.
Меж колосьев слышны птицы,
Жаворонки, перепелки,
Голоса острей иголки.
Гнезда на корнях пырея
Как клобук архиерея.
На обмежке сонный уж
Греется меж ярких луж.
Ни жилья, ни человека,
Словно мир на склоне века:
Я один лишь уцелел,
Смерть уже переболел
И теперь на Страшный Суд
Должен шествовать к Судье,
Схороня свой дар под спуд
В страшной мировой беде.
Но Господь меня простит,
Где­нибудь уж приютит:
Ведь я ветру песни пел,
Ведь с волнами свирепел,
Ведь ужам и алым розам,
Ласточкам и умным козам
Много сказочек сложил
И с креста благословил
Всё страдавшее в природе,
Хоть то было и не в моде.
Но теперь я не спешу,
Ведь я больше не грешу.
В Божий я влюбился мир,
Где теперь навеки пир,
Где один с собою я,
В самом центре бытия.

Два облачных всадника по небу скачут,
Нагие деревья качаются, плачут,
И сам я качаясь с базара иду,
Как будто бы чуя повсюду беду.

Два облачных всадника тихо сражаются,
В лучах огневых, как тюлени, купаются.
Я сам, хоть не витязь я, к бою готов,
Оружье мое из оточенных слов.

И конь мой крылатый классической расы,
Его не пугают враги­папуасы:
Никто от звенящих Пегаса копыт
К Горынычу Змею теперь не сбежит.

Но редко враги попадают в пустыню,
Куда унесли мы давно уж святыню;
В горячих волнах золотого песка
Никто мне навстречу не мчится пока.

Пустыня повсюду теперь для поэта,
На площади, полной мертвящего света,
На митингах шумных партийных овец,
Повсюду, где я уж давно не жилец.

Два облачных всадника в вечном турнире
За чьи­то сражаются в небе паниры.
Мне не за кого уж сражаться: один
Стою я меж черных, кровавых руин.

Хохот. Брызги. Бушеванье.
Визг протяжный. Свежесть. Блеск.
Беспричинное стенанье.
Грохот грозный, лязг и треск.
Пена гуще сбитых сливок,
Розовое в ней плечо,
Золотой в лучах загривок,
Груди дышат горячо…
Завыванье окарины,
Трель, как бисер соловья.
Голубые пелерины.
Золотая чешуя.
Полурыбы, полудевы,
Хоровод морских сирен,
Океанские напевы,
Бесконечности рефрен.
Я смелее Одиссея,
Непривязанный лежу
И, всё больше безумея,
На сирен нагих гляжу.
Что мне броситься в объятья
Синеоких дев морских?
Волны для поэта братья,
Волны оживляют стих,
Волны – отраженье Божье,
Волны – зеркало небес,
И на них во всем похож я,
Зыбкий, жаждущий чудес!

Меж огородами дорожка.
Змеящийся меж трав ручей.
Столетняя вблизи сторожка,
Забытая меж камышей,
Шуршащих сонно над муаром
Чуть­чуть струящейся волны.
Всё небо золотым пожаром
Залито, создающим сны.
Лягушки замерли в шампанском
На трели самой голубой,
Сверчки с веселием цыганским
Стрекочут с ней наперебой.
Цветочков пышные брокаты
Разостланы по сторонам,
Как будто райские палаты
Приблизились нежданно к нам.
Былинки самые простые
Одеты в золотой наряд,
Ромашки, как мужи святые,
У ног Спасителя стоят.
Крапивка даже у забора,
И сочный, дымчатый лопух,
Как канделябры средь собора,
Как мраморный на своде пух.
Ни человека, ни животных,
Лишь бабочки, лишь паучок,
Да тучек хоровод бессчетный,
С румянцем оживленных щек.
Нет никаких уже историй,
Нет никаких уже идей.
Никто не дует на цикорий,
Исчез кровавый лицедей.
И нет вчера, и нет сегодня,
И даже завтра вовсе нет.
Тут красота одна Господня,
Тут Вечности одной поэт.

Сегодня в белоснежной туче
Я снова заприметил Бога.
Давно знакомый лик могучий
Глядел измученно и строго.

Морщины стали шире, глубже,
Глаза сияли из пещер,
Цвет ледянистых синих губ же
Напоминал туманность шхер.

Волосья развевались дико,
Волной зыбилась борода,
И, как в Сикстине, всё велико,
Подвижно, будто бы вода.

Рукой мозолистой Создатель
За золотой схватился луч, –
И исполинский начал шпатель
Счищать творение из туч...
1946

Лабиринт подвижных линий.
Клочья мрачных облаков.
Силуэты черных пиний.
Бушеванье злых валов.
Кой­когда лоскут лазури.
Гребень пенистой волны.
Склянки. Ложки. Блик глазури
В кувшине из тишины.
Мотылек сестры больничной.
Золотой кружок очков.
Глаз, к страданиям привычный.
Шелест женских башмаков.
Снова пара глаз пугливых,
Вдохновлявших душу глаз,
Так несказно несчастливых...
Выпить что­то вдруг приказ.
Снова пред глазами миний.
Солнце прячется в волнах.
Скалы. Шапки черных пиний.
Мачты в белых парусах.
Вдруг открыли будто ставни,
Засверкал за ними Днестр,
Зашуршали сонно плавни,
Зазвучал квакуш оркестр.
Люлька. В люльке я, младенец,
Много милых, мертвых лиц,
Много красных полотенец,
Много райских всюду птиц...
Черный занавес из плюша
В блестках золотых упал.
Мертвое лицо из рюша
Глянуло в потухший зал.
Чей­то крик раздался снизу,
Кто­то грохнул у стола.
Луч потух, задев за ризу...
Мрак мертвящий, мрак и мгла.