Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Куда б ни плыли мы через туман,
Я не дрожу, как трепетная лань:
Незримая божественная длань
Ведет меня чрез звездный океан.

Сирена не гудит, когда тартан
Я вижу крылья, выплывших на брань
Сквозь отмели и скал угрюмых грань, –
И я пою торжественный пеан.

Я неразлучен ныне с Божеством,
Как Моисей в зыбящейся пустыне:
Бог управляет кормовым веслом,

Ведя корабль к безбрежности вершинной,
И воскресают под моим пером
Моей души забытые святыни.

Зелень в парке – прямо из тубетки,
Зеленей болотного салата.
С пистолетами крадутся детки,
Всё – индейцы, лютые пираты.

Джунгля всюду. Ни к чему отметки,
Школы, проповеди для солдата!
Паруса важней, капканы, сетки:
Следопыты – все в саду ребята.

Это только взрослые мессии
Думают об исправленьи мира,
Распевая в храмах литании.

Игры детские – прыжки сатира,
Голоса они лесной стихии,
Продолженье творческого пира.

Влюбленным в мир, хочу уйти я к Богу,
В тебя влюбленным, как больной эфеб,
Уйти с волненьем в дальнюю дорогу,
Где лучезарный проезжает Феб.

Что в том, что желчь сосал я понемногу
И горек был познанья черствый хлеб,
Что от острога я плелся к острогу
И тот же всюду находил вертеп?

Всё искупало творческое слово,
Всё искупала в мире красота,
Хотя тоска по ней – как путь терновый,

И нам видна она лишь со креста.
Несовершенен мир Твой, Иегова,
Для нас – поэтов, вследников Христа.

Среди домов – чугунные ворота.
Войди! Там липовая есть аллея,
Ромашки вдоль нее цветут без счета,
И тополи на страже зеленеют.

И все они приветствуют за что­то
Тебя вошедшего – как иерея,
И требуют подробного отчета,
О зимнем расставаньи сожалея.

Зеленая зыбящаяся братья,
Я не забыл о вас, но под дождем
Не мог я броситься в тенистые объятья.

Теперь мы вновь совместно заживем,
Избавившись от зимнего ненастья, –
И с вами вновь врасту я в Отчий дом.

Жарко. Небо – раскаленный кубок,
Небо – гармонический орган.
Всюду тысячи червонных трубок,
Световой торжественный пеан.

Крыльев белых хочется голубок,
Чтоб оставить жалкий балаган,
Где – меж клоунов, наездниц грубых –
В цирковой стучу я барабан.

Жаворонок из понтийской степи
Я, попавшийся судьбе в силок:
Не стряхнуть заржавленные цепи,

Только глубже в недра тянет блок...
А давно уж петуха Асклепий
Взял с меня за Вечности цветок.

Для обитателей другой планеты
Земля – алмазный в синеве цветок,
Лучами солнца красного согретый.
И хочется им навести мосток,

Чтоб разглядеть вблизи цветочек этот,
Лазоревый безбрежности мирок,
Осуществляющий мечту поэта, –
И к Богу ближе стать, хоть на шажок.

Не стройте вы моста: здесь наяву
Живут чудовища слепые всюду,
Что никакому уж не верят божеству,

Что никакому не дивятся чуду.
Здесь я в пещере сумрачной живу,
В идей обглоданных зарывшись груду.

Тысячелистник, молочай, чабрец
У берега засохшего ручья.
Отара тощих стриженных овец.
И на коне лохматом где­то я,

В степи таврической. Совсем юнец.
Ливрея мне не подошла ничья:
Лишь собственный я был всегда певец,
Стоящий в самом центре бытия.

Коня и след простыл. Степь далеко.
Тысячелистник только за окном –
Сожженный солнцем – отыскать легко

Над ручейком с заросшим тиной дном.
И Смерть со смехом шепчет на ушко,
Что я горбатый на чужбине гном.

Великий Пан играет на сиринксе
Меж вдумчиво шуршащих камышей.
Кровавые аллеи спящих сфинксов.
Иероглифы пестрых пропилей.

Везде звероголовые картинки,
Направленный на солнце ряд очей,
Пурпурные цветочки на былинках,
Да солнечный пылающий елей.

Я не молюсь уже на крокодилов,
На ястребов, быков и обезьян,
На серафимов даже шестикрылых:

В твореньи Божьем я нашел изъян,
И скучно мне на рубеже могилы –
С кадильницей, курящей фимиам.