Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Что в том, что снова изумрудом
Усыпан лабиринт ветвей,
Что меж камней каким­то чудом
Цветут ромашки и шалфей?
Зеленые напрасны чары,
Лазурный неба поцелуй,
Когда, куда ни глянь – пожары,
И мертвые тела – меж струй.
Когда исполнились приметы
Апокалипсиса давно,
И мир бы должен – неотпетый –
На адское скатиться дно.

В сияньи лунном парус черный
Порхает словно мотылек.
Безмолвный, призрачный и вздорный,
Как он мне близок, как далек!

Далек, – рукою не достанешь, –
Но мысленно ведь это я,
И раздвоеньем не обманешь
Души всесущей бытия.

Что в том, что атом я болящий,
Свинцом прикованный к земле,
Когда витает дух горящий
Везде на радужном крыле?

Жемчужной пеленой сирокко
Залив ликующий сокрыл.
И сонное вперилось око
Души, оставшейся без крыл,
В немую солнечную пропасть,
Где парус по морю скользит,
И где весла колышет лопасть
Воды искристый аксамит.
Бреду вдоль взморья наудачу,
Почти без слез, почти без сил,
Ведь ничего уже не значу
Я между прошлого могил.
Когда­то Бог касался странно
Моих одушевленных уст,
Когда­то в бездне океана
Я храма был угольный руст.
Теперь же, словно в летаргии,
Недоуменный я лежу,
И для последней литургии
Слова усталые нижу.
Теперь я – сон окаменелый,
Холодный камень я теперь,
И лоб бессильно у предела
Стучится в запертую дверь...
Спущусь, недоуменья полный,
На бархатистую постель,
И унесут в безбрежность волны
Мою разбитую свирель.

Лазурью сплошь омытый остров дикий...
Кустарники и низкорослый дуб.
Привольные луга, где Пан Великий
Свирель пастушью от душистых губ
Не отнимает даже в полдень знойный;
Где лошадей несметны табуны,
Где рай для коз и для овцы спокойной,
Где люди – как диковинка видны.
Там лихорадка замерла на страже
Болот зыбучих и бесплодных скал, –
Но запах трав пустынных терпче, слаще,
Целительней нигде я не вдыхал.
От полустанка шли мы по дороге,
Что исчезала где­то за холмом.
Вокруг покой невозмутимый, строгий,
Пустыни дикой с безглагольным ртом.
И мы ничем его не нарушали,
Шагая по извилистой тропе,
Где зрелые колосья наклоняли –
В колеблемой приветливой толпе –
К нам пильчатые желтые головки,
Где дрок игольчатый благоухал,
Где совершали пчелы заготовки
Нектара в свой шестиугольный зал.
Мы шли, или вернее, мы летели, –
Так мало было тяжести в телах,
Так души наши вдруг поздоровели
На девственных Сардинии полях.
Мы за руки взялись, как в менуэте,
И вдвое легче стало нам вдвоем;
И грезилось, что мы одни на свете
На богомолье странное идем –
Вот к этой колокольне полосатой,
Что в глубине уже была видна.
И ты казалась мне совсем крылатой,
И вечная сияла в нас весна!
И ниже всё, как набожный подвижник,
Спускались мы в заснувший этот рай...
Вокруг оливы, под ногой булыжник,
И солнце опаляет мирный край.
Ни всклика птиц, ни цирканья цикады,
Ни мирного журчания ручья,
И всё же столько было тут услады,
Что углублялись чары бытия.
И вдруг – как на строителя ладони
На древней фреске, – дивный храм предстал
На дне долины, – в пасмурной короне,
Со всех сторон его обставших, скал.
Лишь полосатый палец колокольни,
Невыразимо стройный и живой,
Над ними мир оглядывал привольный –
В день Троицы звонящей головой.
Мы обошли чудесное созданье,
В единственный вошли пустынный неф,
Глядели долго с любящим вниманьем
На детских фресок сказочный напев...
Святая тишина, покой великий!
Лишь серый кречет, словно сторож злой,
Из амбразуры беспрестанно клики
Метал на тех, кто нарушал покой.
Ах, почему и мы не можем вместе
С ним поселиться в башне навсегда,
В таком великом, вдохновенном месте,
И в созерцаньи дни свои, года
Прожить, как эта в небе колокольня,
Пока обоих черная рука
Не примет сострадательно: – Довольно,
Довольно жили эти два цветка! –
И мы б в последний раз поцеловались
И головы склонили бы в траву, –
И в знак молчанья полосатый палец
Простерла б колокольня в синеву...

Нахмурилось ликующее море,
Разбушевалось у каприйских скал,
И беленьких лошадок на просторе
Табун игривый бойко заскакал.
Что это вздумал дедушка сонливый –
С трезубцем притупившимся Нептун?
Зачем нарушил этот мир счастливый
Сребристых искр и осиянных шкун?
Что за свинцовые на небе башни,
Что за тревожный в листьях разговор?
Мне больше по душе покой вчерашний
И синева задумавшихся гор.
Осенние так неуместны шутки –
Почти что на кануне самом дня,
Когда глаза взволнованной малютки
Моей на вас с моторного коня
Глядеть совсем испуганные будут.
Смиритесь, погодите день, другой,
Пока они спокойно не прибудут,
Промчавшись над пучиною морской.
А ты, желанная в лазурном царстве
Мечты, не думай о царе морском:
Нет яда у него в волны коварстве,
И преходящим он исполнен злом.
Вот я стою, уже раскрыв объятья,
На вышке нашей в сказочном саду,
Мне грезятся твои рукопожатья,
Я поцелуев чудотворных жду,
И молодости, из тебя струящей,
И веры в новый голубой цветок,
Для песни никогда не заходящей,
Единственной, как ты, мой голубок!