Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

В озлобленном мире обиды
Для духа бессмертного нет,
И вспыхнет на дне хризалиды
Эдема лазурного свет!

И два мотылька бархатистых
На Божий опустятся луг
И в чашечках звезд золотистых
Недолгий забудут испуг.

А снова подобной ошибки
Не будет во веки веков:
Угрюмую землю улыбки
Не могут спасти мотыльков!

На вселенной звездами усыпанном стяге
Застывающий мечется труп,
Эллиптической мира покорствуя тяге, –
И на солнечный падает круп.

А на прахе земном распростерлась отчизна,
Со вчерашнего утра мертвец,
Но не много рыдает по мертвой на тризне
Благородных сыновьих сердец.

Нет, как черви могильные въелись в нарывы
Все зловонные бедных мощей,
У покойницы требуя жизни счастливой
И с курятиной свежею щей.

Ах, как страшно тому, кто не инок могучий,
Кто не троицкий витязь Ослябль,
Убежать бы! Не пустят свинцовые тучи,
А воздушный разбился корабль!

Ах, взнестись бы опять по лазурной спирали
На священном латинском крыле!
Ухватиться б за вечности синие тали
На несущемся в рай корабле!

Раскрыли ставни. Нехотя в постели
Я потянулся и открыл глаза:
Мне снились раненые капители,
Полуденные снились небеса.

А тут из-за окошечек тюремных
Замашут голые черешен ветки,
Свинец небес и ржавчина подземных
Теней мою осилуэтят клетку.

Закаплет с крыш, послышится в столовой
Испуганный переворотный шепот, –
И день в Бастилии начнется новый,
И черных мыслей заклубится копоть.

Совсем не просыпаться лучше ныне,
В годину лихолетья, лихоправья,
В святыней унавоженной пустыне,
Где озлобленность торжествует навья.

Но чудо за оконным переплетом
Я демиурговой увидел кисти:
Жемчужно-голубым были налетом
Воздухи крыты райских евхаристий,

И мраморных качались ожерелий
Неисчислимые на ветвях низки,
И блики адамантами горели,
На тополей взвиваясь обелиски.

Фатой прелестнее весенней дважды
Осиротелый расцветился сад,
Но этот цвет, увы, был пух лебяжий,
Накинутый на мрачный палисад,

Но этот цвет, увы, был так холоден,
Что мой восторг в кристаллы застывал,
И мавзолеем вертоград Господен
Казался, выглянувшим через вал

Кладбищенский полярного собора,
Мечты хранящего застывший прах,
Где я под ледяной аркадой скоро
В безбрежность мраморный уставлю зрак.

Ах, камнем, камнем стать бы поскорее
С крестом сложенными на грудь руками,
В нависших ив ледяной галерее
Запорошенным северным Гаутами.

Ах, всё забыть! позор всего творенья!
Кровавую нелепость бытия!
Ах, белый лист начать бы сновиденьем
Другого, полазурней, жития!

Сверхъестественно зодчество мира,
Объяснимого атома нет!
С высочайшей вершины Памира
Только всплеском лихи кастаньет
И псалтыри трагичным аккордом
Ты ответ вдохновительный дашь,
По вселенной лазурным фиордам
Необузданный правя чардаш.

Сверхъестественен свиток историй
Естества и планет и людей,
Сверхъестественен род инфузорий,
Как под прорубью царь Берендей.
И последнего цветика стола
Непостижна во веки веков,
А у Божьего много престола
Расцветает духовных цветков!

Размахнись же смелее, как Гордий,
И клубок рассечет лезвее,
Голиаф зашатается гордый,
Голиаф этот – знанье твое.
Только мир семицветный ребенка,
И на солнышке мыльный пузырь,
И на курьих ножонках избенка –
Заповедный души монастырь!

Будь же тайной и ты сокровенной,
Не хоти ничего изъяснить,
Но пряди неустанно вселенной
Голубую фантазии нить,
А из нити сотки гобелены
Для священного храма мечты
У хрустальной струи Ипокрены,
Где в безбрежность уходят мосты.

Необозримые клавиатуры
Полей точены из слоновой кости,
Кой-где сереют жалкие конуры,
Храм-пятиглавок, бедные погосты.

Свинцовый саван туго в диком поле
Весь спеленал застывший горизонт,
Кой-где в снегу, чернея, как бемоли,
Торчит изодранных акаций зонт.