Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Не пробуди нас крыльями струны,
Окованы вселенской мы утробой,
С других планет на землю сходят сны.

С других планет на землю сходят сны,
Вздвигают башню страстные народы,
То крепкий материк темнобородый
Свой пол вонзает в мякоть вышины.

Столпотворением сокрушены
Столетние гранитные породы,
Покорствуя безумию природы,
Смешался и язык моей страны.

О плоская земля, о край бескрайный.
Бандиты здоровенные Украйны,
Одетые в овечьи зипуны,

Ругаются на эсперантской смеси,
А в юртах самоеды, как в медресе
Востока загорелые сыны.

Востока загорелые сыны
Оставили таинственные знаки,
Торжественны развалины в Карнаке,
До сей поры их письмена темны.

Покрыл колонны снег седой луны,
Изъела солнца розовая накипь,
Травой одетый камень стал инакий,
Где был гарем, пасутся табуны.

Но змеи в той траве скользят ручьями,
И черепаха приютилась в яме,
А в небе коршуны богини Мут

И лёт мышей и робкий лёт совиный.
Так взрослые в невзгоду не поймут,
Как дети улыбаются невинно.

Как дети, улыбаются невинно
Закутанные в глину черепа,
Их мать веселая как смерть скупа
И ждет на паперти у гильотины.

А синий сумрак, синий, беспартийный
В крови, в крови пустынного столпа,
Которому вослед ползет толпа
Трудолюбивой гущей муравьиной.

Песчаное безбрежье, властно страсть
И страстно власть стараются украсть
У сонного грядущего колеса.

Но непролазны жидкие пески,
И всходит грязь талантливого лёсса
Лучами человеческой тоски.

Лучами человеческой тоски
Унизаны и траурны ресницы,
Не надо их поднять, пусть вечно снится
Нам пестрый край, увитый мастерски.

Он радостнее пушкинской строки,
Он солнечней, чем в масленицу Ницца,
Но так тонка, тонка его граница,
Что смерть – прикосновение руки.

Он отразился в зеркалах полотен,
Но я как мастер буду чистоплотен,
Я в кровь не раздавлю свои мазки.

Мой караван в песках, мои в бальзаме
Мечты, самума черными слезами
Верблюжьи переполнены зрачки.

Верблюжьи переполнены зрачки
Агатовою тьмой ночного Нила,
Дневное пламя туча заслонила,
Оскалились кругом солончаки.

Оазисы как звезды далеки,
Мираж потух, и тихо, и уныло.
О, вспыхни хоть, самум, зажги горнило
Могучей тьмы и в тьму нас увлеки.

Не всё ль равно нам, месяц ли двурогий
Или рогатая звезда на дроги
Положат наши мертвые тела, –

Двадцатый век и жертвоприношенье…
Ослица б Валаама вас кляла,
И молока ослицы нет священней.

И молока ослицы нет священней,
На Кубе – острове, Гаваны близ,
Младенцев кормят молоком ослиц,
И женщины поют при их доеньи.

Поэты, правда, там не развелись,
Строк не склеить в тропической геенне,
Хозе-Рауль-и-Граупера гений
Один там блещет, горд и смуглолиц.

Вас россиян – мильонов полтораста,
Книг сотни полторы б вам для контраста,
На миллион одну б, я ж издаю

Все тысячи, питая век грядущий,
Когда людьми отчизна будет гуще,
Я думою блуждаю в том краю.

Я думою блуждаю в том краю,
Где небо низко и краснее крови,
Где воздух жалит и мороз суровей,
Чем зной песка, согревшего змею.

Там шар земли привинчен к бытию,
А то, что бытие, скрутило брови
И скорчилось, горбясь в льдяном покрове,
Выкраивая медью мощь свою.

А там внизу, где кольцами широты
Вцепились в мир, где лик его безротый
В пяти материках, изрытых сплошь,

Там гул внизу, там пьяное круженье
Мне весело смотреть с высоких лож,
Во мне строкою зреет отомщенье.

Во мне строкою зреет отомщенье,
Четвертая из граций, это месть,
Поет свою торжественную весть,
Как торжествующее песнопенье.

Мой череп как скала в свирепой пене,
В лучах кудрявых буду звонко цвесть,
В приливах времени и жемчуг есть,
И есть гниенье падали тюленьей.