Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Я по гробницам их влачу
Свой плащ, тревожу ржавый цоколь,
Срываю с мрамора парчу…
Отсель как римлянин кричу
Презрительное слово: прокуль.

Четыре скелета, одетые в пламя,
Что двигатель первый для звезд изобрел,
Меня веселят золотыми крылами, –
То лев, человек, и телец, и орел.

Я не был на острове в море зеленом,
Я не был в долине библейской реки,
Но вижу я кости в дыму раскаленном,
Колючие ребра, хребты и клыки.

И слышу я клекот, и рык, и мычанье, –
То прет из утробы разумная речь.
Две тощие тени в мече и колчане
Ее стерегут, но не могут сберечь.

Колеса рокочут и в вихре грызутся,
И каждое пышет, что камень топаз,
И в свитке лазури, как буквы безумца,
Разбросаны бездны пылающих глаз.

Попробуйте, боги, воскреснуть принудьте
Обросший легендами мира погост.
Пусть время угаснет, но в смутной минуте
Я блеск сберегу этих крыльев и звезд.

В прозрачном сумраке нирваны
Сиянье лунного столпа.
Плывут к стране обетованной
Апостольские черепа.

Песок опаловой пустыни
Течет меж пальцев грубых ног,
Течет звезда в пустыне синей,
Творца качается венок.

А впереди лучисторогий
Веселый старец Моисей,
Он сам не ведает дороги,
Единственной в пустыне всей.

Плывут апостолы на запад,
А думают, что на восток.
Гниющих солнц холодный запах,
А не лучей встает поток.

Вот вам за ночь Варфоломея,
За альбигойцев, за Моле, –
Кричал старик, погибель сея
По взрытой яростью земле.

Высокий, злой, седой и синий,
Как факел ужаса, худой,
Он плыл, роняя бурый иней,
Качая длинной бородой.

Она вбирала кровь, твердела,
Отяжелела, слиплась вся,
А он творил святое дело,
Рубил, ругая и тряся.

Он с каждым днем судил суровей,
Его крутились прутья жил.
Стакан живой кудрявой крови
Мадам Сомбрейль он предложил.

И сирый свой народ и вдовий
Кропил он кровью и бесил,
Когда без головы, без сил
Упал шестнадцатый Людовик.

Веселый век суровости полярной,
Два полюса отведал Амундсен,
Объял поэтов штиль эпистолярный,
Смятения и натиска взамен.

Кто матери, кто Горькому, кто милой –
С оплаченным ответом письма шлют…
Безбожник я, но «господи, помилуй»
Шепчу невольно, как Везувий, лют.

Я на поклон иду походкой кроткой
В печальный склеп, где в воздухе гнилом
Оброс угодник жидкою бородкой
И высохла улыбка под стеклом.

В заплатах пестрых тощая Европа.
В британском фраке длинный Дон-Кихот
С моноклем на скуле питекантропа
В далекий собирается поход.

В Ливонском крае, в крае Прибалтийском
Живут оруженосцы у него,
Их будит он, блестит стеклянным диском,
Приказывает верить в торжество.

А там, где зло, в бунтующем Бедламе
Доступен каждому великий склеп,
И, вея деревянными крылами,
Гиганты перемалывают хлеб.

До конца еще не солган
Этот вымысел случайный.
Нам завещаны надолго
Неразгаданные тайны.

Звезды пестры и крылаты,
А луна бледней бумаги.
Теребят свои халаты
Чернокнижники и маги.

В колпаках остроконечных
Звездочеты и уроды,
Мастерами дел заплечных
Управляются народы.

Не пробить прозрачной лирой
Черствой кожи их слоновой.
Ты к могилам апеллируй,
Потрясающий основы.

Мертвецов сухих измучай
Музой яростной и щедрой…
Не забудь, на всякий случай,
Сервантеса-Сааведры.

Романтиками всех времен
Маститый месяц уважаем,
И берег Леты заклеймен
Скелетов мрачным урожаем.

Их мясо вымыла молва
И унесла в воронку ада,
И в мире умерла баллада
И в книгах выцвели слова.

Лишь месяц дряхлый седовласый,
Маститый месяц меж ветвей
Еще плывет, и соловей
Под ним всё те же точит лясы.