Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Шумливый век Шаляпина, Моисси
И Ленина, комедий и комиссий,
Расчетливый на золото и кровь, –

Меня посмел ты трауром обрамить,
А я над временем твоим, и вновь
Найдет меня в тебе земная память.

Нигде словес так не велик улов
И стольких песен нет как в плоти бабьей.
Когда небесные разверзлись хляби,
Омыть чтоб землю от земных грехов,

Ломались руки над толпой голов,
А ноги буйствовали не по-рабьи,
Юродствующий дождь лишь их ослабил,
Ложился мрак, лучи перемолов.

Истерзанная стрелами потопа
Взвывает и теперь еще Европа,
Крикливо натравляя класс на класс.

Иглистый ливень. Как моря, ложбины.
Но я голубками библейских глаз
Умею слушать трепет голубиный.

Спуститесь в эти сумрачные трюмы
Моих страстей, где бездны шум и гам,
И, может быть, тогда и вы, Угрюмый,
Вернетесь вновь к покинутым брегам

Наполнили меня сегодня думы,
Волнами ходят по былым годам, –
Ужели не поем, а лишь в бреду мы
Пылаем для глупцов и скучных дам.

Бедой стиха, бедой нечеловечьей
Трепещут ледяные наши плечи
В трагичном вихре мчащихся планет.

Хочу я смолкнуть, но кричу лишь тише.
Хотелось написать четверостишье,
А вышло, как вы видите: сонет.

Вы званы словом итальянским Пилья,
Нетрудно ваше имя рифмовать,
Лирическая муза, наша мать,
Дала мне радость звуков изобилья.

Я никогда не плакал от усилья,
Строкой зачерпывая благодать,
От счастия мне суждено страдать
И велено не складывать мне крылья.

Эфир холодный, темно-голубой
Я согреваю жаркою борьбой,
Летят как искры звезды и планеты.

Нам эта ночь милее дня давно,
И всех времен бессмертные поэты
Поют ее могучее вино.

И года не прошло еще с тех пор,
Как стал я Ваш субботний завсегдатай.
У Вас народ ученый, бородатый,
Нередко в их толпе мой вянет взор.

Я Ваше имя переврал (позор!),
Даря Вам первый том тяжеловатый
Своих стихов. Теперь стальные латы
На мне, и я лечу во весь опор.

Я слушал, как хвалили через меру,
Не в шутку уподобили Гомеру
Пиита, описавшего блины.

Я слушал, как ругали жесточайше
Откормленной Сафо худые сны,
Но я молчал, склонясь над чайной чашей.

Угробят нас под горькой синевой,
Под нежными больными небесами,
Или простимся, может быть, мы сами
Навеки с деревянною Москвой.

Мы сниться будем девушкам в Сиаме,
Куда хотели мы уплыть с тобой,
И там над нами в глуби голубой
Заплачет ночь янтарными слезами.

И в Индии, бессмертием горя,
Ликующая лира дикаря
Наполнит наши песни славой громкой.

В твоем, забвенье, сумраке крутом
Мы звездный путь проложим, а потом
На родине отыщут нас потомки.

Тебя поют на песенных пирах,
Приличные стихи все пишут, право,
Глядишь налево и глядишь направо, –
Поля, как полагается в стихах.

Певал тебя и я, но впопыхах
Забыл, что не дано поэту права
Поэтов порицать, и медлит слава,
И душу леденит веселый страх.

Я как Шекспир, быть может, предприимчив,
Из тьмы звезду на быстром слове вымчав,
Не ведаю ни зависти, ни зла,

В твой звонкий дом вхожу, о слава, тихо, –
К моим губам ты руку поднесла, –
Беззубая, горбатая шутиха!

Печаль крутая северного края,
Его землистый низкий небосвод,
Тревогу ветер бьет и тучи рвет,
Разбойничья их трогается стая.

У нас тогда пора стоит сырая,
Сады пустеют, умирает год,
Крепчает мрак, густеет хоровод
Осенних звезд, торжественно блистая.

Скорбим тогда о том, что отошло,
Агатом блещет мутное стекло
Разбитых дум и канувших видений.

Единственно бессмертная тоска
Вздыхает грудью полной при паденьи
Укутанного в золото листка.