Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Мы золотым подобны стаям
Периодических комет,
В ночах веков перелетаем,
Как моль, с предмета на предмет.

Плетем метельные мы сети
Неунимающихся зим.
Вечерним снегом тихо светим
И тихой гибелью грозим.

Солнца далекие, как гнезда
В листве вселенной голубой…
О, свет, не я ли слово создал,
Не я ль смеюся над тобой?

И я лечу, чтобы звучало
О струны волн мое крыло.
Ведь твой конец – мое начало,
Ведь холод твой – мое тепло.

И чрез иную, как чрез эту,
Я все миную рубежи.
Творцу древнейшему, поэту
Вселенная принадлежит.

Не извивайся, не упорствуй,
Не проливай сладчайший яд, –
Пособьями по свиноводству
Витрины времени пестрят.

Народ стихов не терпит боле,
Не разоряется на них,
И говорят, что даже болен,
Кто в ночь вырезывает стих.

Уж мир заранее хоронит
Его насмешкой роковой.
Да, он – неизлечимый хроник,
Он вечен, как мятели вой.

Кто знает, – не его ль зачатье –
Его конец в лесу глухом,
Когда крестом вы отмечаете
Его могильный свежий холм.

О, тихий друг, благодари же,
Что на свободе ты пока,
Что не больничный сторож рыжий,
А лишь закат – на три замка.

Ни одного еще алмаза
Над вечереющей Москвой,
А здания закат измазал,
И золото на мостовой.

И в золотой пыли Тверская,
В недвижно золотом дыму…
Хотел бы знать, кому сверкает,
Смеется счастие кому.

У длинных черепов трамваев
Уже глаза воспалены.
И рельс протяжней завывает
От колеса и от луны.

И тот, кто счастлив, руки пучит,
Чтоб искру лишнюю украсть.
И телом женщины скрипучим
Продажная смеется страсть.

Бичами вечер в очи хлещет,
Кнутами золотыми бьет,
И в плечи – звезд впилися клещи,
И жаром прет закатный рот.

И голубой зарницы веер
Трепещет на груди земной.
Конец, описанный Матвеем,
Крылами реет надо мной.

Тебя я вижу, – ты насыпал
Курган сырой лазури сам.
Уж гром далекий басом сиплым
Над нами панихиду там.

Но я от света не ослепну,
Я лягу на снопы лучей,
И своего я света лепту –
Тебе, вселенной казначей.

За то, что нет на свете мрака,
Лишь радуг мрачных свет кругом.
И не чертей, а леших драка
В лесу Эреба голубом.

Как мастер, будь молчаньем горд.
Твою заря клеит афишу.
И пусть ее не видит город, –
Ее петух и рощи слышат.

И для тебя как мука пусть –
Купаться в блещущей витрине.
Лишь непроявленная грусть
В аду зрачков, как пламень синий.

И там в очах, в ночищах камер
Неизреченных мыслей зуд,
И вьются звезды светляками,
По мозговым волнам ползут.

А ты крепися, молодая
И нестареющая мощь,
И, никого не осуждая,
Не преклоняйся, мастер, вождь.

Они у жизни ищут смысл.
Ни к блеске дня найти не могут
И ни в таблице звездных числ.
Не видят вечную дорогу.

Пропала истины игла.
Не поднял ни один философ.
Лишь перья скрюченных вопросов
Над безднами качает мгла.

Но надо жить лишь миг хотя бы,
Чтоб очи сонные продрать,
Чтоб видеть, как по сонной хляби
Лучей бесчисленная рать.

И надо жить, чтоб смысл иметь,
Чтоб ночь вопросами качала.
Сначала жизнь, а после смерть,
А после смерти вновь сначала.

Сказала молодость: всего хорошего.
И крепко дверь закрыла за собой.
Заря, ночей и дней златое крошево,
Лежала на тарелке голубой.

Уж черви звезд давилися и лопали,
Уж лезвие луны златила ржа.
А я и друг мой, ветер, шли мы по полю,
И друг меня за шиворот держал.

Скажи мне, кем твой глас рожден, кем вынянчен,
Кто сердце как язык в грудную медь,
Скажи зачем, куда и где, а иначе –
Строка на шею и дышать не сметь.

И я сказал ему и душу вывернул
И золото покоя подарил.
С тех пор я строфы шумные, как ивы, гну.
И ставни глаз бушуют до зари.

Никогда он не будет покоен
И приюта нигде не вспоет.
Потому, что безумен, как Каин,
И безумием проклят поэт.