Авраам Шлёнский: Избранные стихи

как ножницы. Вчера от Завтра отсекли.

Служитель судеб мне дает бокал: "Лехаим!

Попробуйте вина чужой земли".

А ведь моя рука мне даст вина напиться,

наполнила бокал рука моя,

лишь мачта вдалеке, как труп самоубийцы,

качается; быть может, это я.

Отставлю я бокал, хлебнув совсем немного;

вперед, опять назад, к черте береговой.

Извилистая пусть мне предстоит дорога,

ты слишком прямо держишь, рулевой!

Перевод В. Горт

Рванулась в океан ладья. Вчера от Завтра

отполоснула, как прошлась ножом.

И вот в руке моей зажат бокал заздравный —

Вино чужбины для презревших дом.

— Лехаим, адони! — промолвил странный кельнер.

Послушно тянется ко рту рука.

Как всплывшего со дна самоубийцу, мерно

качает шлюпку. Призрак ждет глотка.

Хлебну. Нет! Прежде я сведу концы с концами

моей судьбы наперекор морям.

Молю, толчок назад, начни мой путь витками,

не будь же, штурман, так нещадно прям!

Перевод М. Пальчик

...Ни изваяния, ни рисунки,

не передаст и этот стих,

как скрипку бережно скрипач безрукий

нес на остатках рук своих

(так держат лишь ягненка-однодневку).

Как шел сквозь шум и гам слепой

(беда иль благо?). Верный человеку,

пес вел его по мостовой.

И как заржала лошадь под машиной —

(орущего в пустыне глас!),

и лишь один из проходящих мимо

оплакивал ее и нас.

Есть тысячи обид на Божьих тропах,

и боль, заложенную в них,

не передаст ни краска на полотнах,

ни камень и ни этот стих.

Перевод В. Горт

Ты — секрет. Ты — душа. Что тебя толковать?

Ты пьяной рукой сознания

все клетки зверинца спешишь открывать,

не сообразуясь заранее.

Ум — это день. Сумасброд, что бинтом

обмотан по самые уши.

А ночь — полыхающий запертый дом

с ключом, оброненным снаружи.

Утром страстную ночь отрезвляет синь —

руки в судорогах каменеют.

Ночь — это вопль: помоги. Всесильный! —

А в ответ: не могу, не умею.

Кнутом полоснуло лесную, с ветвей,

душу, — и, дикая, —

радуется

и ярится.

Что ж,

ты был поэт, чтоб задобрить зверей, —

вот ты и идешь

в зверинец.

Перевод В. Горт

* * *

Белый мой город, у самой волны, —

это Он предсказал нам встречу.

Море — лишь спины и шеи видны,

словно это — верблюды дремлющие.

Был ли ты коршуном, о белый мой,

или добычей со вспоротым брюхом?

Сегодня — прощение ты и покой,

словно стадо овец вислоухое.

Перевод В. Горт

О, Ты, оградивший субботу от дел,

сделай путь мой к Тебе короче!

Я вернулся с угодий чужих и дождей —

Как в овчарню

овца

темной ночью.

Снова ищут уста мои белый Твой хлеб,

влажный ком земляной — ладони, —

И понятная,

кровная мне и Тебе,

ночь струится на добром лоне.

В этом лоне Твоем — мир любому жилью!

И норе, и овчарне, и дому.

Здесь прилягу и я. Дай мне ласку Твою,

словно колосу полевому.

Перевод В. Горт

* * *

Гильбоа — в этом слове тайна и намек

и благодать — голубкою влюбленной,

и запах тропок, и Великий Бог

из повестей о верности Сиону.

Но это — и земли кусок. И сорняки

на ржавых склонах. И шакала стоны.

И горные стада виденью столь близки,

что приносимый в жертву видит: вот ягненок.

И если сын твой в жертвенном дыму

увидит лунный серп, над горлом занесенный,

знай, мама, что и вправду радостно ему,

он, отрок, верит — быть ему спасенным.

Перевод В. Глозмана

* * *

Последний прохожий в ночном городке —

шагам со счета не сбить тишину.

Усталые лица у всех этих домишек,

прилегших соснуть.

Слоняться ль по улицам? — Эти следы

ветер хвостом заметет.

Пойти ли в ту комнату, что как гроб

покойника ждет: "Он придет..."

Ветер в полночь залает — но кипарис

прячет уши в ночное дно.

Каждый ставень бессильной ресницей глядит —

этот глаз раскрыть не дано.

Лучше уж и мне покориться сну:

ставни глаз будут затворены,

пока заря, как осенний лист,

не коснется усталой спины.

Перевод В. Глозмана

Как сын, что ждет отца, а тот лежит,

напившись, в луже у порога —

так я глядел в окно.