Александр Дольский - Анна. Роман в стихах

Из просроченных насмерть квитанций,

перед выпивкой сладких волнений,

из прогулов, долгов, увольнений,

из похмельной тяжёлой прострации,

из горячки и галлюцинации,

винегрета, запоя финального,

хвастовства и исхода летального,

и из женских проклятий и детских,

и наследства -- портянок советских.

18

Его опять нашла Элеонора

и скрыла в маленькой квартирке на Марата,

чтоб недоступен был он для чужого взора.

И стал опять рабом он темноты крылатой.

Похмельные мученья передать

не сможет и продвинутая лира.

Палитра мук и радостей так широка у кира.

Такая мразь! Такая благодать!.. --

и полоумная возня дрожащими руками

в кастрюле, где старьё лекарств, примочек, валерьян,

и трезвость, что кладёт на сердце камень,

и лучезарный мир, когда ты в меру пьян,

и переходы гениальности в делирий,

и шёпот голосов в твоей сухой башке,

и белая горячка. Нет белее в мире.

И пусто в сердце, в голове, в горшке.

Таких мучений миллиарды человеко-дней

в родной моей России. В пьяненькой моей.

19

Вернулась Анна, вырвала его из чёрных рук,

в дурдом упрятала, чтобы спасти от мук.

20

Не думай о дурдоме свысока,

придут запои, сам поймёшь, наверное,

что пропасть эта страшно глубока

и без дурдома дело твоё скверное.

Но если ты порог переступил,

расстанься и с одеждою, и с отчеством.

Ты думаешь -- ты пил? Нет, ты не пил! --

Всё было лишь пижонством и молодчеством.

Такие здесь лежат богатыри!

По сорок тонн на будку каждый высушил.

Глаза и рот пошире отвори,

их выслушай, их выслушай, их выслушай.

Они тебя научат тетурам

пихать за щёку, брать врача на дурика,

кирять формальдегида по утрам,

чтоб пахло не спиртным, а как от жмурика.

Они докажут бесполезность дам

для жизни благородного ханурика.

21

Они тебе бутылку припасут

и сделают разрядочку летальную,

они тебе ликбез преподнесут --

пройдёшь здесь школу кира капитальную.

А если ты неопытный алкаш,

то встретишь здесь всех асов и компанию --

при выходе ты будешь уже наш...

Забудь про свою псевдодипсоманию.

Привет одеколонам и спиртам,

привет беэфам, уксусам и щёлочи!

Плевать, как импотенту на мадам,

на правильные речи трезвой сволочи...

Не думай о дурдоме свысока --

смеёмся над такими мы до коликов.

Настанет время, вспыхнет у виска,

что это -- главный ВУЗ для алкоголиков.

И вспоминай у каждого ларька,

что Божий Мир -- дурдом уже века.

22

На четвёртой линии Васильевского Острова

Андрею предложили, по настоянию Анны,

отдельную удобную для больничного быта

палату. Но Андрей, уже имея опыт пребывания

в больнице имени Павлова и опасаясь скуки

одиночества, особенно вечернего и ночного

безделья, попросился в общий зал. Эта

палата была громадных размеров. На семьдесят

коек. Аншлаг был всегда. Ротация безукоризненная.

Прелесть этой диспозиции заключалась в вечерних

и ночных монологах, похожих или на покаяние,

или на оправдательную речь. У каждого была своя

история. У всех обеляющая невинную душу алкаша.

Только самые умные молчали. Против себя

свидетельствовать не хотелось. Жанры были разные.

Психологические этюды, фрейдистские драмы,

длинные баллады, философские мрачные эссе,

простые и грубые истории пьянств и безобразий.

С 10 вечера до 4 ночи. Слушали все, засыпая.

23

Сначала обобщённый питерский портрет,

который нас печалит слишком много лет.

24

Вдоль ограды по Фонтанке в тапках войлочных бредёт

обезумевший от пьянки петербургский обормот.

Раньше был красив и нужен и народу, и жене,

и побрит, и отутюжен бывший старший инженер.

Он с приятелем Абрамом без похмелки умирал

и лечился тетурамом, эспераль в живот вшивал.

Но денёчки наступали -- начинал опять с пивка.

Вот и водочка в бокале, и опять дрожит рука.

По расколотым стаканам разливал одеколон

и с приятелем Иваном просыпался у колонн

у Казанского собора или на Пороховых,

и в общественной уборной похмелялся на троих.

А милиция встречала с безразличием его.

Пил он много, ел он мало и не трогал никого.

Думал он всегда о зелье и в упор не видел баб,

и, скукожившись с похмелья, умер друг его -- прораб.

Он ходил по воскресеньям к неудавшейся родне,

где его в убогих сенях били шваброй по спине.

25

Он сынишке и дочурке мокрым глазиком моргал,

брал из пепельниц окурки и пятёрку вымогал.