И пагубных страшась высот,
Всё глубже мы уходим в землю
И, взрывам рыкающим внемля,
Во мраке думаем: «Вот! Вот!»
О, скоро ли сирены вой
Нам возвестит, что миновало?
О, скоро ль выйдем из подвала
На чистый воздух мировой?
И к небесам, где страждет Он,
Мы скоро ль вознесем молитвы,
И скоро ль грозный отгул битвы
Пасхальный сменит перезвон?
«Кладбище городов. Развалины селений…»
Кладбище городов. Развалины селений.
Смятение и страх.
И веет надо всем тлетворный ветр осенний,
И вьется, вьется прах.
По этим городам бродил когда-то Гете.
Но свет погас, и вот
Осталась только скорбь по канувшем поэте,
И только скорбь живет.
Но как кровав закат державного светила
И как тревожна ночь!
Из пропасти ему подняться не под силу
И тьмы не превозмочь.
Кладбище деревень. Развалины селений.
Пустые города.
Смиритесь, гордецы! Падите на колени!
Теперь иль никогда!
Спасение («Удар. Толчок. И, охнув, рухнул дом…»)
Удар. Толчок. И, охнув, рухнул дом,
Что целый час играл со смертью в жмурки.
И осыпаться стала штукатурка.
И заходил весь погреб ходуном.
Уже вода откуда-то сочится.
В ноздрях и в горле известковый прах.
Как призрачны при свете свечки лица!
Как нечеты — их отсветы в зрачках.
Над головой еще грохочет битва,
А под ногами чавкает вода.
В устах твоих чуть теплится молитва.
Скорей бежать. Спасаться! Но куда?
Подземный ход нас встретил рыжим дымом.
Ползем вперед, как вьючные мулы,
Сквозь гарь и чад из пасти жадной мглы,
В стремленье жить ничем неистребимом.
Багряный вихрь. И вновь над нами твердь.
Среди тюков в толпе стоим мы трое.
Как зверь ощерясь, отступает смерть.
И зарево нам кажется зарею.
На кладбище («Заупокойно голосят…»)
Заупокойно голосят
Над мертвым кладбищем сирены.
И там, на небе, тот же ад,
Что на земле, где все мы бренны.
Опять расстрелянных несут!
Могильщик тащится унылый.
Когда ж настанет Страшный Суд?
Когда разверзнутся могилы?
Как беспощаден этот век,
И как он к смертным безучастен!
Как мог быть счастлив человек,
И как безмерно он несчастен!
«Да, лишь могильщик и палач…»
Да, лишь могильщик и палач
Нам тут сопутствуют повсюду.
Но после стольких неудач
Все ж верю в творческое чудо.
Молиться можно и в аду,
Миражи снятся и в пустыне.
И тут, в кладбищенском саду,
Мы сохраним свои святыни.
Пусть с каждым часом все темней
И с каждым днем все безысходней, —
Не для того ль поет Орфей,
Чтоб свет возжечь и в преисподней?
Гимн свету («Свете тихий, Свете ясный…»)
Свете тихий, Свете ясный,
Свет, сияющий в мирах,
Свет пречистый и прекрасный,
Исцеляющий мой страх,
Разгоняющий тревоги,
Развевающий печаль,
Возвещающий о Боге,
Заливающий всю даль,
Несказанною усладой
Ублажающий чела,
Преисполненный прохлады
И небесного тепла,
Озаряющий стихии,
Проникающий всю плоть,
Ты бессмертный Свет Софии,
Свет — Учитель и Господь!
«Как жемчуг, в уксус брошенный, мгновенно…»
Как жемчуг, в уксус брошенный, мгновенно
И навсегда растаю, растворюсь
В твоих просторах, край мой незабвенный,
Злосчастная, истерзанная Русь!
Шепча твое поруганное имя,
Развеюсь я в тоске твоей как дым.
О, родина немая, научи мя
Небесным оправданием твоим!..
Ангел Силезский (Переводы из И. Шеффлера)
Н. Белоцветов. Предисловие
Прелагаемые вниманию русского читателя стихи принадлежат перу одного из замечательнейших германских мистиков: Иоганну Шеффлеру.
Иоганн Шеффлер (1624–1677), по профессии врач, уже с детства проявлял поэтическое дарование. Влечение к мистике проснулось в нем в студенческие годы.
Особенно благоприятна для его развития была его дружба с мистиком Франкенбергом, через которого он близко познакомился с грудами Taулера, мейстера Экхарта, с натурфилософией Якова Беме и с розенкрейцерской книгой Валентина Андреа
Его занятия мистикой побудили его впоследствии отойти от сухого протестантизма и принять католичество.
Читать дальше