Георгий Раевский - Одинокий прохожий

И из последних слабых сил
Со вздохом руки ты протянешь:
Как, неужели?.. Где ж я был?..
— И замолчишь, и тихим станешь.

Всё пляшет и летит, лишь я один недвижен.
Всё пляшет и кричит: «Продли меня, продли!»
Так вырастает мир, стремительно приближен,
И вот уж нет его, и вот исчез вдали.

О, нет, не этот пляс, настойчивый и шумный, —
Когда бы повторить свободный танец твой,
Твой танец, о душа, легчайший и безумный,
Стопою легкою, летающей стопой.

***
Во всём есть танец: в ветре и в огне,
В траве прибрежной и в речной волне,
И в неподвижном камне при дороге,

И в человеке. Каждому свое, —
И он свое танцует бытие,
Исполненное счастья и тревоги.

Один танцует вещь: прильнувши к ней,
Он носится — то тише, то быстрей —
В слепой и жадной пляске обладанья.

Другой танцует тень: в руках его
Бесплодный призрак, больше ничего, —
Но сладостно его очарованье.

В пределы яви иль пределы сна
Так каждая душа погружена,
Ей не припомнить своего заклятья.

И только ты, танцующий Орфей, —
И этот зримый мир, и мир теней,
И сон, и явь несешь в одном объятье.

Свеча — неспящей спутница души,
О, как мне строго в час полночный.
Здесь, в деревенской сладостной глуши,
Твой круг сияет непорочный.

О, слабый шум легчайшего огня:
Он мне звучит, как голос дальний.
Я — дремлющий, я — спящий… За меня
Ты бодрствуешь, о, страж печальный.

На версты, на десятки, сотни верст
Когда б твой путь я мог покрыть цветами,
Чтоб под твоими легкими ногами
Такой же легкий колыхался мост,

Чтоб пыль земная не посмела лечь,
Чтобы она коснуться не посмела
Ни тонкого таинственного тела,
Ни этих нежных трогательных плеч.

И если б даже миллионам роз
Дано было отдать тебе дыханье, —
Они нашли б улыбку состраданья,
Которой видеть мне не довелось.

Забыть тебя?.. Ослепнуть — и во тьме
Безумное влачить существованье…
Молчи! Хотя б из жалости ко мне, —
Ни слова о любви, о состраданье.

Мне не осталось больше ничего:
Лишь этот поздний и жестокий пламень.
Но мне не отступиться от него,
Не погасить холодными словами.

Привычной бури в домике рыбачьем
Никто не слушал. Лишь веретено
Крутилось, да младенец с сонным плачем
Качался в люльке. Я открыл окно.

О, как металась глубина морская,
Как разлетался вдребезги прибой,
Как ветр, столбы песчаные вздымая
Вдоль берега, их гнал перед собой!

О, эта песнь неистовой свободы:
Сюда, — я слышал, — на берег, скорей!
Будь не рабом, не пасынком природы, —
Безумным сыном матери своей.

Прозрачный строй летящих облаков
Пологие еще тревожит тенью
Холмы, — подобно быстрому движенью
Последних образов, последних снов

Стихов… Еще немного, — и вот-вот
Тот отдаленный холод воцарится:
Сентябрьский вечер, синий небосвод,
Над сжатым полем реющая птица.

Как ни был он стремителен и краток,
Кружащийся полет сентябрьских дней, —
В них солнце поздних сил своих остаток
Излить спешило… В памяти моей
Тех чистых дней и нежности твоей
Таинственный хранится отпечаток.

Открылась дверь. Широкой полосой
Свет охватил перила и ступени
И два-три дерева… Во мрак ночной
Бежали нарастающие тени,
И бабочкою черная листва
В пространство освещенное влетала,
Металась по ветру и пропадала…
Прощальный смех, прощальные слова, —
И кто-то в сад сошел. «Спокойной ночи!»
И вот уж снова: ветер, ночь и мрак…
Куда бы ты ни шел, — спокойной ночи!
Какая ночь, какой глубокий мрак!